Павана

— Послушай, — сказал он, — и пусть это войдет в твою память. Не поноси и не презирай свою Церковь, ибо она обладает мудростью, превышающей твое разумение. Не презирай ее заклинаний, ибо у них есть цель, и цели этой они достигнут. Подобно нам, она тщится постичь непостижимое, уразуметь то, что выше всякого разумения. Воле Небесной нельзя что-либо повелеть, ее нельзя понять или измерить. — Рукой он показал на окрестные камни. — Воля Небесная подобна сему: в нескончаемом движении, объемлет всю твердь небесную. Цветы произрастают, плоть разрушается, солнце ходит по небу, Бальдур умирает и Христос, воины сражаются на пороге своей Валгаллы — падают, истекают кровью и возрождаются вновь и вновь. Все свершается по Воле Небесной, пути всему предуказаны. Все мы в единой Воле: ничей рот не откроется и не закроется, ничье тело не двинется, ничей голос не возговорит, если на то нет Высшей Воли, мы себе не хозяева. Воля Небесная бесконечна, а мы только орудия ее. Не питай презрения к своей Церкви…

Он говорил еще что-то, но за ветром Маргарет не расслышала. Она впивалась глазами в лик Древнего Бога, в его двигающиеся губы, в странные горячие очи, которые отражали свет отдаленных солнц и далеких лет.

— Сон заканчивается, — произнес он, улыбнувшись. — Если это, конечно, сон. Великий Танец завершается, начинается новый.

— Помогите мне, — внезапно сказала Маргарет. — Молю вас… Он отрицательно покачал головой — будто с соболезнованием, но смотрел на нее так, как она порой смотрела на червяка, бессильно корчившегося в траве.

— Сестры ткут пряжу, вяжут узлы и обрезают нить. Помочь ничем нельзя. Воля Небесная всевластна…

— Скажи мне, — быстро проговорила Маргарет, — что со мной станется? Ты это можешь, ты это должен сказать! Ты обязан…

Преодолев ветер, до нее донесся голос:

— Сие запрещено… Поглядывай на юг. Оттуда придет к тебе жизнь — и смерть. Яко для всех тварей поднебесных, так и для тебя. С юга придет радость и надежда, страх и боль. Остальное сокрыто, такова Его воля…

— Пустые слова, ты мне так ничего и не сказал! — закричала она на него.

Куда там! Человек и камни уже истаивали вдали, а саму ее подхватил и поволок прочь вихрь… Лишь на миг на лицо Древнего Бога пал луч, и оно словно осветилось почтением — из просвета в тучах на нее глянул лик не то Христа, не то Бальдура, затем лик померк, стал просто более густой тенью среди теней, отбрасываемых камнями, потом все слилось в одно и исчезло.

— А теперь уходи прочь. Твое пристанище — пустыня, твое вместилище — тело змеиное; прочь, ибо все сроки вышли… се грядет скоро Господь, и вот уж Он рядом, предшествуемый сиянием, ибо пусть ты сумел прельстить человека, тебе вовек не посмеяться над Господом… Тот изгоняет тебя, кто приготовил тебе и твоему воинству вечную геенну огненную, изо рта коего выйдет меч острый, который придет судить судом огненным живых и мертвых и все дела мира сего…

Священнодействие завершилось; Маргарет достаточно было посмотреть на лица и руки стоящих полукольцом у ложа смерти, чтобы все понять. В комнате опять воцарился покой.

Она осталась после того, как все ушли. У кровати сидели отец Эдварде и сиделка, а старик дышал ровно — его мучения кончились. Маргарет стояла у окна со скрещенными руками, и ночной ветерок овевал ее лицо. Вдалеке, за крышами, виднелись неясным пятном пустоши, а за ними тонкая бледная линия горизонта на юге. И там ей чудился с ясностью галлюцинации скачущий во весь опор Роберт, который послал к дьяволу всех баб и мчится, ругая себя последними словами, вернуть ее обратно в свой замок. В какой-то момент ее губы чуть было не раздвинулись в улыбку. «Ибо цветы произрастают, плоть умирает, солнце ходит по небу и все мы существуем лишь по воле Господа…» Она наморщила лоб, тряхнула в задумчивости головой, но так и не вспомнила, где слышала эти слова.

Джесс Стрэндж умер на рассвете; святой отец помолился за него и положил ему на язык гостию. При первых ярких лучах наступающего дня сиделка приподняла одеяло и пересчитала раковые опухоли, которые, будто синие кулаки, вздували прозрачно-бледную кожу старика.

ФИГУРА ПЯТАЯ Белый Корабль

Бекки с самого рождения жила в домике окнами на залив.

Залив был черен — черен, потому что пласт породы, очень похожей на уголь, выходил прямо в воду, и море глодало его в течение многих и многих лет, кроша и перемалывая, пока не превратило богатый окаменелостями глинистый сланец в мелкий темный песок, который ровным слоем лежал по берегу и длинными бугристыми языками выдавался далеко на сушу. Его цвет передался траве и хилым покосившимся домишкам, что стояли, глядясь в воду; он передался также лодкам и пристаням, кустам куманики и утесника; даже кролики, в летние вечера скакавшие по дорожкам среди скал, были, похоже, того же сумрачного оттенка. Дорожки от домов бежали чуть вверх, до кручи, а потом скатывались к морю; и вся почва вокруг, казалось, только и ждала, как бы сползти к морю и с громовым всплеском кануть в океан.

Впервые Бекки увидела Белый Корабль летним вечером.