Павел Филонов: реальность и мифы

Время декаданса кончилось, пали башни из слоновой кости. Приводя известную эстетскую фразу — «Уйдем в башни из слоновой кости», обычно забывают ее окончание: «пока они еще держатся…». Так вот, они перестали держаться, эти башни. Для предвоенного поколения уже не было башен, а был ветер, который бил ему в лицо. Смятенность выплеснулась экспрессионизмом. Нужно сказать сразу, Филонов экспрессионистом не был.

Экспрессионизм преодолевался им так же, как был преодолен декаданс. В отличие от многих и многих, пессимизм молодого еще Филонова был мужественным.

С кистью в руках анализировал он бытие, выявляя его трагическую подоснову. Запечатлев мертвые лики своего мертвого времени, вернее, безвременья, он вынес ему свой приговор, приговор живописца.

Бытует старый рассказ, что еще в дореволюционные времена Александр Грин описал мастерскую Филонова в своем рассказе «Искатель приключений». Это взволнованное переживание чужого творчества, преображенное фантазией поэта.

Александр Грин был беден всю жизнь и гордился независимостью бедности, так же как был независим в своем творчестве и Филонов.

Герой рассказа — художник Доггер — богач, владелец имения. Это совсем иной образ. Но по-гриновски выразительно описание мастерской и впечатление от знаменитых папок.

Мне слышатся интонации голоса художника, переданные поэтом в словах героя рассказа.

«<…> Мне выпало печальное счастье изобразить Жизнь, разделив то, что неразделимо по существу. Это было труднее, чем, смешав воз зерна с возом мака, разобрать смешанное по зернышку, и мак и зерно — отдельно. Но я сделал это»^[682]. <…>

«Искусство — большое зло; [я говорю про искусство, разумеется, настоящее]. Тема искусства — красота, но ничто не причиняет столько страданий, как красота. Представьте себе совершеннейшее произведение искусства. В нем таится жестокости больше, чем вынес бы человек. <…> Красота искусства больнее красоты жизни»^[683].

Павел Николаевич редко и скупо рассказывал нам о прошлом. Расспрашивать мы не решались. Слишком большая, хотя и незримая грань пролегала между нами и нашим руководителем. Павел Николаевич был ровен со всеми, никого никогда не выделял. Но кто бы решился спросить его о былом? Суровым, жестоким вставало минувшее в его рассказах. Маяковский делился с Хлебниковым последним куском хлеба в пору их далеко не радостной юности. Была борьба и поиски своего пути.

Работа, замыслы. Все глубже поиски, все усложненнее система образов, выразительнее язык живописи. И все глубже, безответнее, грознее мир вокруг… Друзья, идущие тем же крутым путем, путем поисков и непризнания. Юношеская дружба связывала молодого Павла Николаевича с Велимиром, а в те годы еще Виктором Хлебниковым. Застенчивым, почти стеснительным встал Виктор Хлебников в рассказах Филонова. Приходя в мастерскую художника, он негромко читал свои небольшие стихотворения. Всегда тяготевший к монументальности, Филонов настраивал своего друга на создание эпических вещей. Скромным был Виктор Хлебников, но с зыбким образом этого хрупкого юноши навсегда в нашей памяти связалось представление о пророческом, провидческом значении поэзии. Гордо и горестно сказал о себе поэт: «Люди моей задачи не доживают до тридцати трех».

Это было поколение правдоискателей, которые хотели быть пророками.

Точно назвал Велимир дату революции — 1917 г. Точнее Маяковского, назвавшего год 16-й.

«В кровавом венце революции
Грядет шестнадцатый год»^[684].

И на 1975 год приурочил Хлебников столкновение с Востоком.

Знаменит афоризм Хлебникова «Каждая эпоха представляет будущее как касательную к той точке, на которой она находится»^[685]. Он писал о творениях своего друга:

«Я на стене письма Филонова
Смотрю, как конь усталый, до конца.
И много муки в письме у оного,
В глазах у конского лица.
Свирепый конь белком желтеет,
И мрак, залит[ый] [им], густеет,
С нечеловеческою мукой
На полотне тяжелом грубом
Согбенный будущей наукой
Дает привет тяжелым губам»^[686].

Преддверием науки, преддверием постижения мира было для друзей его искусство. Они хотели сорвать личину и обнажить лик мира. Хлебникова называют поэтом для поэтов. Филонов — художник для художников. Они хотели обнажить все глубины. Они экспериментировали над жизнью, над своим творчеством, над самими собой.

Иным встал в рассказах Филонова Владимир Маяковский. Когда поэт приходил в мастерскую художника — казалось, все заполняет его могучая фигура и мощный голос.

Футурист Маяковский не любил слово футуризм. Он говорил — «Мы будетляне» — будетляне — это люди, которые будут.

Маяковский также дружил с графиком Чекрыгиным^[687].