Павел Филонов: реальность и мифы

В день моей свадьбы — она была на второй день после дня моего рождения — даже утром этого дня я не знала, что решусь. Я получила цветы, конфеты, даже крендель. Все это было принесено в мое отсутствие, т. к. по просьбе сестры Ек[атерины] Ник[олаевны] я день своего рождения провела в Москве. Пока мы ходили записываться в ЗАГС, сестра так красиво накрыла стол, около которого всегда сидел брат за своим мольбертом. Настроение было чудесное, стол выглядел так красиво! Сестра с сыном были единственные наши гости. Брат сидел спиной к столу — в своей обычной позе, но как-то одиноко, и я не выдержала, взяла вазочку с конфетами и подошла к нему. И что же? Он, даже не посмотрев в мою сторону, продолжал рисовать… Никто из сидящих за столом не произнес ни слова. Я выбежала из столовой, муж и сестра — за мною, стали уговаривать, утешать. Я плакала от обиды и твердила: «Нашла мужа и потеряла брата».

Да, свадьба вышла невеселой еще и потому, что сестра Ал [ександра] Ник[олаевна] и ее муж не захотели быть у нас. Запись в ЗАГСе для них не была свадьбой. Никто из моих близких (кроме брата) не хотел, чтобы я вышла замуж за рабочего-революционера. Был девятнадцатый год. И они были уверены, что все будет так, как и было. К тому же в это время мне сделал предложение один инженер. А с братом мы так и не разговаривали. От сестры он уехал на Карповку, дом 19, где и жил до конца своих дней. Когда и как стали мы разговаривать — не помню.

На Карповке, 19, в Доме литераторов жили народовольцы Серебряковы: Екатерина Александровна^[218] и муж ее Эспер Александрович с сыном Петром Эсперовичем (Петей)^[219]. В марте 1921 года Эспер Александрович умер, и Екат[ерина] Александровна], зная, что в их доме живет художник, послала сына сходить к нему — попросить написать портрет умершего мужа. Знакомы они в то время еще не были. Портрет был написан^[220]. Через несколько дней Петя пришел к брату, чтобы узнать, сколько надо заплатить. Брат сказал, что платить не надо^[221]. Когда Петя передал этот ответ Екатерине Александровне, она пошла к нему сама. Брат решительно отказался от денег и от разговоров. Как потом она рассказывала, уходя, очень смущенная, она увидела на столе английский учебник и спросила, кто занимается английским. Брат ответил: «Я занимаюсь». Тогда Серебрякова предложила ему свою помощь, сказав, что двадцать лет прожила в Англии и хорошо знает язык. Улыбаясь, брат сказал: «Вот от этого я не откажусь».

Так начались их знакомство и занятия^[222]. Брат решил за эти уроки написать портрет Екатерины Александровны^[223].

И как хорош был этот портрет! Увы, пропавший… К счастью, сохранилось фото с портрета, сделанное в Русском музее за время пребывания там трехсот работ брата в период 1929–1930 годов.

В декабре 1913 года в театре «Луна-парк» была поставлена трагедия «Владимир Маяковский». Исполнителями были не профессиональные актеры, а любители и учащиеся. В роли Поэта выступил сам Маяковский, он же был режиссером спектакля. Декорации писали Филонов (к прологу и эпилогу) и И. Школьник^[224]. Сестра Мария Николаевна и я помогали брату. Хорошо помню, как мы трудились над какой-то огромной «слезой»^[225], что еще мы делали теперь уже и не помню.

Интересно, какую оценку спектаклю дали Мгебров^[226], Николай Тихонов, Н. Асеев. <…> Вот отзыв Н. Тихонова: «…Стена была расписана художником ужасного левого направления и столь страшно, что прямо на вас бросалась с разинутой пастью отвратительная селедочно-крокодиловая голова реакции, глотающая целые народы, а над ней возвышался череп империализма, какие-то кровавые черви вылезали из его глазниц, там было еще что-то сиренево-вопиющее и густо-шерстистое, вроде волчьего оскала, там была и ослица, нарисованная так, что она падала на сидящего напротив; язык ее свисал до земли, она смотрела огромными человеческими, женскими глазами, из которых сыпались лиловые, как сливы, слезы… с этим собранием кошмаров. И действительно, как вы ни отворачивались, как ни смотрели на сцену, вы все время чувствовали эти глаза, эту пасть, щелкающую над ухом, а черви, вам казалось, уже ползут по вашему рукаву…»^[227].

Николай Асеев

Маяковский начинается