Павел I

Павел не мог быть действительно щедрым, потому что в силу его немецкого происхождения, в нем слишком сильно говорила та мелочная скупость, от которой и его вторая жена никак не могла освободиться, несмотря на всю роскошь, окружавшую ее в России. Порошин рассказывает, что молодой великий князь пересчитывал свечи, горевшие у него в комнате, и каждый день определял их число. Отдавая мундшенку один из сухарей, которые ему подавали за завтраком, он выбирал самый маленький. Впоследствии, «наказывая без вины, вознаграждая без заслуги, отнимая постыдность у наказания и обаяния у награды», по словам Карамзина, он оставлял этого самого Порошина жить в нищете, хотя обещал ему богатство, позабыл Никиту Панина на его смертном одре и относился пренебрежительно к Суворову после его возвращения из итальянского похода.

Таков был характер Павла; ум же его не мог возместить недостатков его сердца.

IV

Ум у Павла был от природы довольно живой, и его нельзя было бы назвать некультурным. Добрый Порошин, столь плохо вознагражденный Павлом, приписывает своему ученику удивительную наблюдательность и проницательность. В 1765 году – великому князю было тогда одиннадцать лет – его спросили: кто из двух присутствующих на приеме придворных ему больше нравится? Павел молчал. Когда все вышли, он заметил им вслед: «Либо вопросители глупы, либо меня они за дурака почитают».

Но в глазах воспитателей большинство детей – феномены. В зрелые годы Павел славился поразительной памятью. Он узнал в строю и назвал по фамилии, имени и даже отчеству офицера, которого видел лишь раз в жизни – тридцать два года назад! Но легенда приписывает такие таланты большинству государей.

Сын Екатерины получил тщательное образование и сумел им воспользоваться. Его научные познания в истории, географии, математике были достаточны, хотя в них и был пробел: ученику Панина недоставало юридических знаний, очень мало распространенных в то время в России. Павел говорил на нескольких иностранных языках; немецким, французским языком – и не только русским, но и церковнославянским – он владел в совершенстве. Писал он легко, хотя и не вполне правильно. Он умел наблюдать и запоминать; впрочем, в этой способности не было ничего исключительного. Переехав первый раз русскую границу со стороны Пруссии, он был и поражен и опечален:

– Эти немцы обогнали нас на два века! – воскликнул он.

По возвращении в Гатчину он сумел воспроизвести с безошибочной точностью все черты прусского милитаризма, мундиры, снаряжение, учение, маневры.

«Ум у него был изысканный, живой, открытый, склонный к веселости, – пишет г-жа Ливен… Он говорил отрывисто, но всегда оживленно».

А Гримм говорит: «В Версале казалось, что он так же хорошо знает французский двор, как и свой собственный. В мастерских наших художников… он обнаруживал всесторонние знания… и его лестные отзывы делали художникам честь. В наших лицеях и академиях он показывал своими похвалами и вопросами, что не существует дарований или работ, которые бы его не интересовали».

Густав Шварц. Строевые учения при императоре Павле I в Гатчине. 1847 г. Стремясь превратить солдат в заводных кукол, император заставлял батальоны пехоты под треск барабанов и свист флейт с утра до вечера маршировать, а кавалерию – гарцевать на дворцовых плац-парадах. Пехотою «постигалось искусство» вытягивания мыска, как в балете, отмеривание ровно семидесяти пяти шагов в минуту. Меткой, то есть действительной, стрельбе солдат не обучали. Линейной пехоте прицеливание строго запрещалось, так как оно «портило великолепный вид войск, нарушало равнение линий и выправку солдат»

Однако Иосиф II, сравнивая Павла с Марией Федоровной, в смысле ума и талантов, ставил ее гораздо выше. В сущности, способность усваивать была у Павла невелика; он не умел развить ее при помощи размышления о том, чему научался. Глуп он не был; но, в свою очередь, ему, по-видимому, не по заслугам приписывают многие остроумные замечания во время его пребывания во Франции. В Париже или в Лионе – анекдот этот рассказывают различно – он будто бы рассмеялся, услышав, что кто-то крикнул в толпе при его проходе: «Боже мой, как он дурен!» Но смеялся он, скрепя сердце, если верить Башомону, который приписывает ему такие слова:

– Право, если бы я не знал прежде, что я некрасив, то я узнал бы это от этого народа!

Между тем одним из его любимых жестов было проводить ладонью по лицу, точно он хотел показать наглядно, как плоски его черты; он допускал карикатуры на свою особу и, говорят, одной просительнице, столь же некрасивой, как он, любезно ответил:

– Я ни в чем не могу отказать моему портрету.

В то же время он поддавался и лести, и вследствие самообольщения, мешавшего ему судить здраво, принимал за чистую монету самую грубую лесть.

– Какая удобная лестница! – воскликнула одна дама, поднимаясь с трудом по удивительно крутым ступеням, которые ведут в первый этаж Михайловского дворца, и встретив неожиданно императора. Этот дворец строился под личным руководством Павла, и он в восторге поцеловал даму.