Павел I

– Один из наших петербургских агентов, лично вам известный, – подчеркнул Талейран, – просит меня обратить особенное ваше внимание на грозящую опасность. Он не без основания указывает, что Англия чрезвычайно заинтересована в кончине русского императора. А люди, в кончине которых заинтересована Англия, часто бывают недолговечны, – с особенным выражением в голосе сказал Талейран.

– Какой это агент? – спросил первый консул.

– Его имя – или псевдоним – Пьер Ламор.

– Ах, да… Тоскливый и злой старик… Это не человек, а моль. Терпеть не могу скептиков.

– Умный человек, генерал. С его мнением считаться не мешает.

– Вы сказали: псевдоним. Кто же он, собственно, такой? Я толком никогда не знал.

– И я, генерал, знаю немногим больше вашего, хоть знаком с ним очень давно да и пытался наводить справки. Это таинственный человек, с немалым, но плохо выясненным прошлым. На вторых ролях часто суетятся такие никому не ведомые, странные люди… Если не ошибаюсь, он выкрест из евреев. Знаю также, что он занимает видное положение в масонских организациях, – вскользь добавил министр с точно такой же усмешкой, с какой говорил о мальтийских штучках императора Павла. Талейрану было известно, что первый консул франкмасон. Это составляло для министра загадку, как, впрочем, многое в главе государства. Бывший епископ Отенский считал первого консула гениальным, но несколько сумасшедшим человеком. Конечно, генерал Бонапарт был неизмеримо талантливее всех европейских монархов, вместе взятых. Однако королевский строй представлялся Талейрану более прочным и надёжным, чем консульский. Он думал, что во Франции должны быть приблизительно такие же порядки, как в других европейских странах. Одно из общих правил житейской мудрости Талейран видел именно в том, чтоб «быть, как все».

– Будем продолжать в Петербурге прежнюю политику, – сказал первый консул. – Кажется, всё? Иначе торопитесь: меня сегодня убивают в опере.

– Я непременно приду посмотреть, генерал, – сказал, кланяясь с улыбкой, Талейран.

– Хороши эти господа! Кого же они посадили бы на моё место?

– Можно было бы избрать новый Конвент, – сказал Талейран. – Разумеется, с Комитетом Общественного Спасения. Барер будет председателем.

– Можно, конечно. Можно и просто выписать каторжников из Кайенны… Нет, тут не должно быть снисхождения, – с силой сказал Бонапарт, как бы отвечая себе самому. Он взял со стола перочинный нож и стал строгать им ручку кресла.

– Ни в каком случае, генерал, – подтвердил Талейран.

Презрение промелькнуло на лице первого консула. Талейрану вдруг стало ясно, что он был для Бонапарта тем же, чем для него самого был Фуше. Эта мысль на мгновение смутила бывшего епископа Отенского. «Да, конечно, все политические деятели, кроме очень глупых, в чём-то похожи друг на друга. Однако есть многое, кроме этого что-то…»

– Говорят, вы очень разбогатели, Талейран? – вдруг спросил первый консул. – Я слышал, вы играете на бирже.

– Я купил государственные бумаги накануне 18-го брюмера, – с холодной усмешкой ответил министр.

– Надеюсь, вы не разоритесь и впредь… Фуше тоже богатеет с каждым днём… Правда, ведь и вы, подобно Фуше, считаете полезным иногда устраивать заговоры? Эшафот и амнистия одинаково развлекают парижан?

Первый консул с силой ударил ножом по ручке кресла и бросил нож на стол.

– Нет, генерал. Я, как и вы, небольшой охотник до эшафота. Но мы живём в трудное время. От своего мнения я не отказываюсь: говорите неизменно о свободе, но правьте при помощи штыков.

– Это мнение я слышал и от того старика, вашего агента.

– Мы с ним действительно кое в чём сходимся. Ведь правда, если вас убьют, – сказал Талейран равнодушно, – некого будет посадить на ваше место.

Они молчали с минуту.

– Будьте совершенно спокойны, – с насмешкой проговорил наконец первый консул. – Меня не убьют ни сегодня, ни завтра. Пусть Бурбоны, которых вы так любите, подождут ещё немного.

Он открыл ящик стола, порылся в бумагах и вынул два листка.

– Так называемый Людовик XVIII предлагает мне посадить его на престол и обещает щедрую награду. Роялисты мне советуют уступить Францию Бурбонам, а самому стать корсиканским королём.

Он засмеялся. Талейран молчал.

– Не знаю, показывал ли я вам свой ответ. Слушайте.

Он прочёл по бумажке:

«J'ai recu, Monsieur, vorte lettre, je vous remercie das choses honnetes que vous m'y dites.

Vous ne devez pas souhaiter votre retour en France; il vous faudrait marcher sur 100,000 cadavres.

Sacrifiez votre interet au repos et au bonheur de la France… L'histoire vous en tiendra compte.

Je ne suis pas insensible aux malheurs de votre famille… Je contribuerai avec plaisir a la douceur et a la tranquillite de votre retraite».[233]

– Очень хорошо, – сказал Талейран. – Особенно про сто тысяч трупов… Вы так бережёте чужую жизнь, генерал. Берегите же и вашу собственную.

– Постараюсь. Хоть в моей скоропостижной смерти тоже очень заинтересована Англия. Но на этом кончается моё сходство с императором Павлом.

Они ещё помолчали.