Павел I

На придворный маскарад Настенька, после долгих совещаний с мужем, решила нарядиться индейской ворожеей. За час до бала, одетая, нарумяненная и разукрашенная, Настенька при зажжённых свечах стояла перед зеркалом с большим букетом цветов в левой руке и повторяла позы ворожеи. В небольшой комнате всё было блестящее и недорогое. Иванчук остался жить в своей прежней холостой квартире. Одна из четырёх комнат, не имевшая прежде никакого назначения, была отделана под будуар Настеньки, а в спальную поставили новую постель. Гостей принимали в столовой и гостиной, но хозяин никогда не забывал ввернуть, что они временно живут на б и в а к а х, в тесноте (на что гости обычно с игривой улыбкой отвечали: «да не в обиде»). Иванчук говорил также, что ищет хорошую квартиру где-нибудь за Фонтанкой, – там ещё так просторно и дёшево. В действительности он приторговывал двухэтажный дом на Невском и подумывал о хороших жильцах для нижнего этажа, – чтоб платили, как следует, и чтоб знакомство было приятное. Но с покупкой Иванчук не торопился. Хоть он ни во что не был посвящён Паленом, он, как все, смутно чего-то ждал.

Иванчук, в розовом домино и в маске, на цыпочках бесшумно вошёл в комнату, таинственно вытянув вперёд руки. Настенька увидела его в зеркале, вскрикнула и засмеялась. Из опустившегося букета роз выпала кожаная змея. Иванчук, неуверенно различая предметы сквозь прорези в чёрной бархатной маске, скользнул на пол, распахнув снизу домино, поднял змею и зашипел, тыча Настеньку в плечо жалом. Она замахала руками. Кожаная змея решительно ей не нравилась, но Иванчук говорил, что в Индии у ворожей змеи – первое дело, и Настенька уступила – только поглубже спрятала змею в букет. Иванчук через маску нежно поцеловал жену.

– У меня с машуармувантом, – сказал он, снимая маску и мигая. – Ты очаровательна, мабель, лучше ворожеи в Индиях не найти.

Он поцеловал её снова.

– И краска вкусная…

– Вечно шутите.

– Ты обожаешь мои поцелуи.

– Вот ещё!

– Обожаешь, – уверенно и кратко подтвердил с наслаждением Иванчук. – Видно, во мне есть что-то такое-этакое…

– Ещё что выдумаете…

– А я только что твоего осла видел. Тоже на бал собирается…

– Кого это? – небрежно спросила Настенька, как бы не догадываясь.

– Твоего Родомонта, Штааля, – с презрительной интонацией произнёс Иванчук. Он называл Штааля почему-то Родомонтом-забиякой. У Иванчука был небольшой запас одних и тех же продолжительно державшихся шуток. Сначала это было неприятно Настеньке, но потом она привыкла, и они стали ей нравиться, как привычные серенькие обои в её комнате. Настенька даже огорчилась бы, если бы её муж переменил какую-нибудь старую шуточку. Но он не мог ничего переменить, – он механически произносил эти свои шутки, способствовавшие уюту его жизни.

– И вовсе он не осёл, – обиженным тоном сказала Настенька. Она была человек справедливый и не считала Штааля глупым. Кроме того, ей было приятно возбуждать ревность Иванчука. Настенька находила это и полезным. Иванчук смутно чувствовал, что упоминание о Штаале, на первый взгляд вполне бестактное, не так уж неприятно Настеньке, – и потому упоминал о нём часто. В действительности он не очень ревновал Настеньку; но незнакомое чувство ревности (для которой, как он знал, больше не было никаких оснований) доставляло ему удовольствие. Он себе не отказывал в недорогих удовольствиях.

– Как же не осёл? И капюшончик на домино этакой востренький. Ну да, осёл, совсем Родомонт-забияка, храбрый дурак…

XII