Павел I

«Такого представительного собрания Москва еще не видала! – рассказывает летописец. – Никогда еще не собирались в первопрестольной представители самых отдаленных уголков империи, разных ее народностей, купцы и землевладельцы, чтобы вместе с увешанными крестами и звездами генералами и вельможами сообща решать будущее отечества. Казалось, наступил поворотный час в истории России, когда судьба страны оказалась в руках ее граждан… – На первых заседаниях депутаты ознакомились с „Наказом“ государыни, регламентом и другими инструкциями, избрали маршала (председателя) комиссии <…>. Затем в работе Комиссии начались будни. <…> – Поскольку никаких законопроектов, которые можно было бы сразу же рассмотреть и принять, еще не имелось, депутаты создали восемнадцать „частных“ комиссий для их разработки.<…> В ожидании их депутаты занялись изучением уже существующего законодательства и наказов избирателей. Начать решили с наказов государственных крестьян – самых многочисленных. И сразу же вспыхнули споры и разногласия. В центре их оказался вопрос о крестьянской торговле. Дворяне, заинтересованные в том, чтобы крестьяне богатели, склонны были поддержать их требования и разрешить свободно торговать по всей стране. Но представители городов, купечество высказались против. Они добивались монопольного положения в торговле, и крестьяне могли стать для них серьезным конкурентом. После долгих дебатов депутаты убедились в их бессмысленности: стало ясно, что сперва надо определить права дворянства и купечества, дабы выделить, что останется, крестьянам. – Начали с прав дворянства. И тут дебаты разгорелись пуще прежнего <…>» (Каменский 1997. С. 157–158).

Настала осень. Птицы полетели к югу. Полили дожди. Облетели листья. Начались заморозки. Повалил снег. Пришла зима. – В декабре собрания Комиссии в Кремле окончились, и депутаты от нации переехали в Петербург.

В феврале 1768-го собрания Комиссии возобновились в Петербурге. – Настала весна. Птицы вернулись. Просияло солнце.

* * *

Тем временем на юго-западных наших рубежах – там, где Польша соседствует с Портой, день ото дня возрастал призрак новой большой войны.

Когда в 1763-м году умер польский король Август Третий, посаженный на престол тридцать лет назад после нашего гданского десанта, Екатерина очень помогла своему бывшему возлюбленному Станиславу Понятовскому стать первым среди польской шляхты: Понятовского избрали на сейме королем. Как производилась подготовка и как шло само избрание – дело дипломатической техники, и сейчас недосуг пересказывать. Заметим только, что наш посланник в Варшаве князь Николай Васильевич Репнин не пожалел казенных денег.

Понятовский показал себя послушным королем. Он обещал уравнять в правах с польскими католиками православных обитателей королевства – белоруссов, украинцев, казаков и прочих, как их тогда называли, диссидентов: сейму предлагалось установить свободу православного вероисповедания, вернуть отнятые церкви и монастыри и дать диссидентам все вольности, коими пользуются католики, – вплоть до права голоса и занятия мест в сейме. Шляхта на то не поддалась. Князь Репнин в ответ сообщил, что тогда наши войска (все еще стоявшие на польских квартирах со времен Семилетней войны) никогда не будут выведены из Польши. Тогда шляхта составила на юге страны – в местечке Бар – конфедерацию за согнание с престола Станислава. Наше войско развернулось и пошло маршем против конфедератов. Барская конфедерация имела меньше сил и регулярности, чем мы, и в то самое время, когда наши депутаты от нации продолжали свои дебаты в Петербурге, наши генералы разбили поляков при Бродах, взяли штурмом Бар, Бердичев и Краков.

Дело происходило вблизи турецких владений и естественным дыханием войны коснулось подданных султана. Летом 1768 года наши казаки, в погоне за конфедератами, заехали в вотчины крымского хана – в Балту и Дубоссары – и перебили там до двух тысяч татар, турок и молдаван. Казаки были не регулярные, а бунтовские, назывались гайдамаками и решали диссидентский вопрос согласно своей пословице: «Лях, жид, собака – вера однака» (Соловьев. Кн. XIV. С. 236). Само собой, под действие пословицы попадали басурманы.

Когда вести из Балты и Дубоссар дошли до Стамбула, нашему посланнику в Порте Обрезкову сказали в великом гневе, чтобы мы перестали подстрекать диссидентов, убрали армию из польских пределов и вообще оставили Польшу при обычной ее вольности. Обрезков отвечал, что он только посол, никаких обязательств от лица своей императрицы выдать не вправе и что вообще Россия не несет ответственности за провокации разбойников. Тогда турки посадили Обрезкова со всем его посольством под арест и изготовились с нами воевать.