Павел I

Но слухи и ожидания не рассеивались. В 1772-м году, накануне восемнадцатилетия Павла, гвардия опять стала задумываться о будущем державы. Летописец сообщает: «Солдат Исаков рассказывал солдату Жихареву, что великого князя хотят извести. „Не будет ли, – говорили солдаты, – в Петров день перемены, и не будет ли его высочество в лагерь гвардии для принятия престола?“ – Жихарев сказал об этом солдату Карпову, Карпов капралу Оловеникову, Оловеников подпоручику Селехову, которому прямо предложил возвести на престол великого князя Павла Петровича, к чему склонял солдат, во-первых, тем, что их смертно бьют без вины, потом, что великого князя извести хотят, наконец, что Орлов хочет быть императором. Два капрала и Селехов согласились содействовать. Стали подговаривать других, рассуждать, как вывезти великого князя из Царского Села, что сделать с Екатериной: постричь ее или оставить в покое. Оловеников и Селехов думали, что если Павел Петрович не согласится принять престол, то убить его вместе с матерью, а народу сказать, будто Павла умертвила Екатерина, не любя его, и погибла в отмщение; в цари после этого выбрать, кого солдаты захотят. Оловеников мечтал о короне и уже ссорился с товарищами за будущее царство. Оловеников говорил, чтобы быть ему царем, Подгорневу – фельдцейхмейстером, брату его – генерал-прокурором, Карпову – генерал-адъютантом. На это Подгорнев говорил: „Когда тебе можно царем быть, так и я буду“ <…>. Старшему было 22 года» (Брикнер. Ч. 2. С. 201–202).

Судя по рискованным разговорам, можно подумать, что вот-вот следовало ожидать чего-то подобного случившемуся в 1762-м году. Однако мы знаем: слово общего недовольства тогда только ведет к делу, когда у недовольных, помимо священного знамени, которое они несут, есть разгульные вожаки, воспламеняющие всё вокруг себя своим жаром. Знамя было – великий князь его высочество наследник Павел Петрович. Вожаков, подобных братьям Орловым, – не было. Не было и дела – одни слова. Недовольство гасло под следствием, оставляя по себе страх наказания, и Екатерина, что бы там ни говорили, чувствовала себя в общем-то безопасно.

Смешно думать, чтобы она сама, по доброй воле и находясь в здравом разуме, ввела в управление сына и отреклась от престола под впечатлением слухов и ожиданий. Екатерина жила и мыслила согласно той логике, исходную посылку которой составляет альтернатива: власть или смерть.

Это отнюдь не означает, что Екатерина была врагиней своему сыну. Просто она была императрица, а он был ее наследником – всему свое время. Об этом далеком времени ей тогда совсем не хотелось думать, ибо она слишком недавно вступила в возраст расцвета, а в таком возрасте мысль о смерти отгоняется естественным порывом жизнелюбия.

Натурально, она не могла любить сына так, как, бывает, матери любят своих первенцев, – страстно, слепо, безоглядно, жертвенно и с дрожью сердца за его ненаглядное тело. А почему, собственно, она должна была его так любить? Так любят матери, выкормившие, вырастившие и считающие, что воспитавшие своих детей. А Екатерина своего сына только выносила – и то под страхом очередного выкидыша. Через несколько минут после рождения его унесли в покои свекрови и стали кормить, растить, воспитывать сначала по распоряжениям Елисаветы Петровны, а после по усмотрению хлопотливых нянюшек и мамушек. Екатерине полагалось смотреть на сына раз в неделю. Потом его отдали в руки Никиты Ивановича Панина, учителей и гувернеров.

В сущности, Екатерина не знала сына. Мы полагаем, она радовалась тому, что он растет живым и умненьким мальчиком и пока ничем не напоминает своего легкомысленного отца. Сын был ее знаменем при подготовке переворота. Сын находился рядом во время всех и каждого важных событий – при революции, при коронации, при открытии Комиссии о сочинении. Торжественные выходы Екатерины, дни тезоименитств, годовщины коронований, придворные куртаги и спектакли, праздничные обеды и проч., и проч., и проч. – все сие предполагало присутствие подле императрицы его высочества великого князя наследника. Когда осенью 1768 года Екатерина в поучение подданным сделала себе прививку оспы, такая же прививка была сделана сыну. Словом, она всегда показывала, что великий князь неотделим от нее и является необходимым лицом при ее правлении.

Она отлично помнила, какие надежды возлагает на него Никита Иванович Панин; она предполагала, что Никита Иванович может известным образом повлиять на общие политические мнения сына; но она не отнимала у него руководство над воспитанием Павла, ибо твердо знала, что, хотя Никита Иванович всегда будет готов, молча и делая вид, будто ни о чем не подозревает, одобрять заговор против нее, чтобы в случае успеха мертвой хваткой к заговору присоединиться, он ни при каких обстоятельствах не посмеет стать заводчиком интриги и, с возмущением отвернувшись от тех, кто предложит интриге содействовать, постарается замести самые легкие следы таких предложений.