Павел I

Как вострубит Михайло Архангел,
Грозных сил небесных воевода,
Он вострубит во трубу златую
Да взойдет на крутую гору.
Да тут пробудятся все мертвые,
Из гробов-то своих восстанут,
И зачнется суд праведный
Да над душами многогрешными, многобольными.
Возгласит Михайло-свет Архангел:
«Уж вы гой еси, что рыдаете?
Что вы слезы горючие проливаете?
Али много злодейств содеяли?»
Отвещают ему души многобольные:
«Уж ты гой еси, Михайло-свет Архангел!
Виноваты мы, души многогрешные,
Что особым шли путем-дороженькой.
А какие мы были богоизбранные,
А какие мы были соборные, —
Ты спроси воевод наших храбрых
Да князей и царей милостивых,
Мало ль нас перевели, не считаючи,
Будто вороги по земле шастая.
Все мешали мы им, многобольные, —
По три слоя лежим во земле сырой.
А мы смирные были да кроткие,
Разве кой-когда-где топориком —
Так не со зла то, а с беспамятства,
От хмельного куражу да с удали.
Ты пошли-ко нас, Михайло, в муку огненну,
Ты посадь нас на сковороды каленые,
Да смолой утопи злокипящею,
Чтоб забыться нам да не вспомниться,
Приустали мы – нету мочушки».
Отвещает им Михайло Архангел:
«Ах вы души грешные, многобольные,
Не орла бы вам садить в гербы двуглавого —
Птицу-оборотня, а ворона черного.
Ворон черный – птица хитромудрая,
Ворон черный – птица вещая,
Ворон черный – птица семейная.
А орел ваш, знать, неужиточный:
Ни приплода не дает, ни гнезда не вьет —
Головы-то две, да не ворочаются.
До какой вон довел вас до скудости…» —
Тут вся сила небесная восколеблется.
Страшный суд идет, суд поднебесный,
Трубно трубы трубят, да земля горит.

Царь

1796

«<…> – Погоди, мой друг, погоди. Я прожил сорок два года. Бог уберег меня и, авось, даст мне ума и сил обустроить государство, для которого Он меня предназначил. Положимся на Его Благость».[1]

Вслед за сим он тотчас сел в карету и в 8 1/2 часа вечера въехал в С.-Петербург <…>.

Ночь с 5 на 6 ноября[2]. Петербург. Зимний дворец

<…> Дворец был наполнен людьми всякого звания <…>, все с трепетом ожидали окончания одного долговременного царствования для вступления в другое, совсем новое. <…> Повторялись вопросы то о часе кончины, то о действии лекарств, то о мнении докторов. Всякой рассказывал разное, однако же общее было желание иметь хоть слабую надежду к ее выздоровлению. – Вдруг пронесся слух (и все обрадовались), будто государыня при отнятии шпанских мух открыла глаза и спросила пить; но потом, чрез минуту, возвратились все к прежнему мнению, что не осталось ожидать ничего, кроме часа ее смерти» (Ростопчин. С. 161–164).

«Ее тело еще жило, но сознание умерло: в мозгу прервалась жила» (Головина. С. 154).

«Наследник, зашед на минуту в свою комнату в Зимнем дворце, пошел на половину императрицы. Проходя сквозь комнаты, наполненные людьми, ожидающими восшествия его на престол, он оказывал всем вид ласковый и учтивый <…>, расспрося о всех подробностях происшедшего, он пошел с супругою в угольный кабинет <…> и туда призывал тех, с коими хотел разговаривать или коим что-либо приказывать» (Ростопчин. С. 164–165).

«Великий князь Павел расположился в кабинете за спальней своей матери, так что все, кому он давал распоряжения, проходили мимо государыни, еще не умершей, как будто ее уже не существовало» (Головина. С. 157).