Павел I

Десять лет первенствовал Григорий Орлов и долго, наверное, не нашлось бы ему замены, если б не был он так размашист во всем, что совершал, – в том числе в амурных походах. Он сам дал повод для отставки слишком гласными любовными изменами. В апреле 1772-го по его отъезде на мирные переговоры с турками Екатерина решилась на расставание, и в начале мая ей был представлен новый гвардейский избранник – красивый дурак Васильчиков. Когда Орлов узнал о перевороте и срочно вернулся в Петербург, у заставы его встретило письмо Екатерины с просьбой пожить, пока сердце не успокоится, где-нибудь в стороне от столицы. – Похоже, это Никита Иванович Панин, сладко про себя улыбаясь, расчищал путь для новых намеков на воцарение своего воспитанника под властью непременных законов. Мы знаем, что Никита Иванович был очень упрям, [102]как говорила о нем Екатерина, и посему за десять лет ее царствования никак не отложился от своих закоренелых воззрений. Трудно, разумеется, поверить в то, что он пошел бы по расчищенному пути первым – слишком он казался ленив и флегматичен [103]для решительного дела. Тем не менее последующий ход истории доказывает: в 1772-м году Никита Иванович приблизился к самому порогу, отделявшему его упрямую идею от ее практического исполнения, – дальше этого порога он уже не ступит.

20-го сентября его воспитаннику великому князю наследнику Павлу исполнялось восемнадцать лет – возраст, маячивший еще во время революции 62-го года рубежом правления Екатерины и началом вступления в императорскую должность ее сына.

Царевич

«Наружность его можно назвать безобразною, а в гневе черты его лица возбуждали даже отвращение. Но когда сердечная благосклонность освещала его лицо, тогда он делался невыразимо привлекательным: невольно охватывало доверие к нему, и нельзя было не любить его. – Он охотно отдавался мягким человеческим чувствам. Его часто изображали тираном своего семейства, потому что, как обыкновенно бывает с людьми вспыльчивыми, он в порыве гнева не останавливался ни перед какими выражениями и не обращал внимания на присутствие посторонних, что давало повод к ложным суждениям о его семейных отношениях. Долгая и глубокая скорбь благородной императрицы <Марии Федоровны> после его смерти доказала, что подобные припадки вспыльчивости нисколько не уменьшили в ней заслуженной им любви. – <…> Павел имел искреннее и твердое желание делать добро. Все, что было несправедливо или казалось ему таковым, возмущало его душу, а сознание власти часто побуждало его пренебрегать всякими замедляющими расследованиями; но цель его была постоянно чистая; намеренно он творил одно только добро» (Коцебу. С. 275–276).