Павел I

В 1780-м году директор петербургского театра Василий Иванович Бибиков к очередным торжествам захотел представить на сцене какую-нибудь новую пиесу, прославляющую деяния Екатерины, и попросил одного начинающего автора срочно что-нибудь сочинить. «Недавно пред тем случилось, – вспоминал впоследствии этот автор, – что взятый в плен русский солдат, проданный турками алжирцам, написал оттуда к императрице письмо, прося о выкупе его из неволи. Она послала некоторое знатное число денег с тем, чтобы не только солдат сей, но и другие находящиеся в неволе христиане, были выкуплены. Бибиков счел за приличное сей щедрый поступок ее прославить. Он уговорил меня (я был тогда в морском кадетском корпусе офицером) написать маленькую на сей случай драму под названием „Невольничество“. <…> Дают ее <…>, назначая собранные на то деньги употребить на выкуп людей, сидящих за долги в темнице. Поутру, в день представления, великий князь Павел Петрович, наследник престола, посылает некоторое число денег с извещением, что он сам будет в театре <…>. Между тем, в обыкновенное время, то есть за несколько минут до поднятия занавеса, я прихожу в директорскую ложу. Бибиков, озабоченный ожиданием великого князя, вдруг оборотясь ко мне, сказал: – „Ах! что мы сделали!“ – „Что такое?“ – спросил я, удивясь. – „Как же? – отвечал он. – В драме прославляются дела императрицыны, а о великом князе не сказано ни слова!“ – Он побежал было к Дмитревскому <игравшему главную роль> убедить его, чтоб он, хотя в промежутках, прибавил от себя что-нибудь, в честь его высочеству; но в то самое время великий князь приехал, и пиеса тотчас началась. Последствие времени показало мне, что беспокойство Бибикова было не без основания. Великий князь крайне был мною недоволен. Я не только слышал это от людей, но и сам собою изведал. К нему ежедневно повещали морских офицеров на дежурство. Я вскоре после того повещен был в первый раз. Он вышел и, узнав о имени моем, спросил: – „Не тот ли это, который сочинил драму?“ – Ему сказали: „Тот самый“. – Он взглянул на меня весьма сурово и во весь день, проходя мимо меня часто, не удостоил ни одним словом» ( Шишков. С. 1–3).

Судите сами, каково человеку при такой гордыне терпеть смиренную безвестность среди уютных комфортов домашнего быта. Тихие радости и спокойствие душевное не могут насытить душу такого человека; он все скучает и томится, как ни мани его тенистая роща, как ни свети ему мирное солнце…

И лишь только началась новая война с Портой в 1787-м году, он опять захотел ехать в армию, и наконец в 1789-м все-таки добился своего: попал на поле боя во время шведской войны. Впрочем, в этих случаях особенного противоречия между в общеми в частностине было, ибо та и другая войны, наверное, мыслились Павлом войнами справедливыми и законными – не мы их начали, и, соответственно, участие в таких кампаниях Павел должен был понимать как праведное дело по обороне отечества. Тут он был последователен и логичен. Согласно этой своей логике во время последнего раздела Польши, когда Суворов давил польское сопротивление, или при начале Персидского похода в 1796-м году Павел ни о каком своем участии в войне не заикался. Впрочем, тогда, в середине 90-х, ему грозило отлучение от наследства, и любое удаление от Петербурга было чревато переворотом. Посему отсутствие у Павла желания отправляться в поход против персов или поляков происходило не только от его представления о справедливости или несправедливости войн. Мы не исключаем, что если бы, например, Персидский поход сулил Павлу славу Александра Македонского, в его понятиях о справедливости вообщесама собою сделалась бы поправка на необходимость скорейшего частногорешения территориальной принадлежности Закавказья. – Таковы условия политической истории. Право, лучше разводить цветы.

Участие в военном походе волонтером, то есть без командных полномочий, – не только жест отчаяния. Это еще надежда на разделение командных полномочий. Именно поэтому Екатерина сделала все возможное, чтобы не пустить его на турецкую войну и постаралась поскорее вернуть с войны шведской: она видела, как ему хочется совершить что-то самостоятельное, и твердо знала, что первый же его самостоятельный поступок будет неправильным, создаст какие-то помехи, затруднения и проблемы. Он непременно понял бы всякое дело на какой-то свой лад и сделал бы всё не так, как надо. В отличие от Орлова, Потемкина, Безбородко и многих-многих других, чьи советы Екатерина с охотой принимала и на чью неукоснительную исполнительность могла рассчитывать, зная, что они, даже если предпримут что-то на свой страх и риск, это не помешает общему ходу дела, – так вот, в отличие от них, сын мог только навредить: она видела, что он ее не понимает, что он ей не доверяет, что он ее только смиренно терпит и что, стоит дать ему волю, он сделает прямо наоборот тому, как следует.