Павел I

Да, Екатерина говорила, что «вся эта сволочь не лучше маркиза Пугачева» ( РА. 1878. Кн. 3. С. 172). Да, король и королева пытались бежать по паспортам, добытым для них русским посланником в Париже по поручению Екатерины. Да, она слегла в постель, узнав о казни Людовика XVI-го ( Храповицкий. С. 281). Дипломатические отношения с Францией были разорваны. Торговля прекращена. Беженцы-аристократы нашли у нас кров. Екатерина помогала деньгами восстановлению королевской власти. Но ни одного батальона она не поставила против мятежных французов, и пушки ее стреляли не в Париже, а в Варшаве, и она все еще надеялась, что будут стрелять в Константинополе. Она верила в разумность мироустройства и не верила мистическим символам.

* * *

Бывают такие эпохи, когда сам хронологический порядок событий, без всякого вмешательства нашей памяти, начинает воспроизводить поэтику исторического мифа, совмещая все в одном. Сильные события мира сего совершаются так быстро или так одновременно, что одного их конспективного реестра бывает довольно для того, чтобы произвести некоторую оторопь у наблюдателя перед столь стремительным превращением жизни в историю.

Посему, чувствуя неизбежную слабость комментария перед сплошным потоком происшествий, отдадим несколько страниц летописному перечню событий, случившихся между годами 1789-м и 1796-м на пространстве между Петербургом, Константинополем и Парижем, – перечню, тем более необходимому, что просвещенный читатель давно уже, наверное, ищет повода для доказательства сугубо библиографической, а не мифологической природы нашего жанра.

На 3 (14) июля 1789 года распорядок наших международных занятий был таков:

На юге шла вязкая война с турками; шесть месяцев осаждали Очаков, и только в декабре прошлого года Очаков пал. «Турки не те, – жаловался Потемкин Екатерине, – не боятся пушек, черт их научил» ( Храповицкий. С. 68). На севере, в Финляндии, шла медленная позиционная война со шведами. Густав Третий, не смогши перезимовать в Петербурге в первый год, готовил силы для нового удара. Тем временем нависала третья война – с Пруссией: оттуда стали пригрожать нашей союзнице – Дании – на тот счет, что если Дания будет помогать нам в войне с Швецией, то Пруссия введет войска в датскую Голштинию. – Такие шахматы. За прусскими демаршами угадывался гроссмейстерский стиль английской дипломатии.

Великий Фридрих уже три года как умер, и на прусском престоле сидел Фридрих Вильгельм – старый друг нашего Павла. Они по-прежнему через посредников вели секретную переписку. Так, бывало, Петр Третий сообщался с своим кумиром во время Семилетней войны. Узнай Екатерина об этой переписке – было бы Павлу очень нехорошо.

На прусские демарши Екатерина отвечала, что «нападение на Данию есть объявление войны России» ( Храповицкий. С. 126), и 1789-й год продолжался в ожидании третьей войны.

Тут в Петербург и приехал курьер из Парижа с известием о разрушении Бастилии, о том, что гвардия пристала к народу и что Людовик XVI-й объяснялся перед собранием французских депутатов. «Король сам виноват, – сказала Екатерина. – Им управляет, кто хочет» ( Храповицкий. С. 200).

Разумеется, не могло не прийти сразу же досадное опасение: если сейчас что случится с королем и королевой, Австрия по союзническому и родственному долгу вступит в войну с Францией и оставит нас воевать с турками одних. А сейчас худо-бедно, но австрийцы хоть как-то способствуют на южном фронте. Конечно, нет у них ни Румянцевых, ни Суворовых, а только бледность вместо полководцев, но спасибо и за количественное присутствие.

Однако с Людовиком XVI-м и Марией Антуанеттой в первое время ничего бесчеловечного не случилось. Власть они, конечно, почти потеряли, но Франция оставалась королевством, и пока можно было, хоть слабо, надеяться, что авось все образуется. Поэтому пока что в наших газетах помещались не только хроники происходящего, но и целые французские документы – «Декларация прав человека и гражданина» была напечатана у нас полностью, в довольно приличном переводе: «Принятые доселе Народным Собранием положения о Правах Человека состоят в следующем: <…>. Все люди рождаются вольными <…>. Всякое Общество обязано иметь главным предметом бытия своего соблюдение естественных и забвению не подлежащих Прав Человека. Права сии суть: Вольность, Собственность, Безопасность и Противуборство угнетению <…>. Вольность состоит в том, чтобы самопроизвольно делать все то, что другому вреда не наносит <…>. Законы должны воспрещать те только деяния, кои Обществу вредны; не запрещенное же воспрещено быть не может <…>» ( Санкт-Петербургские ведомости. 1789. 14 сентября. С. 1168).