Павел I без ретуши

Публика, особенно же низшие классы, и в числе их старообрядцы и раскольники, пользовалась всяким случаем, чтобы выразить свое сочувствие удрученной горем вдовствующей императрице. Раскольники были особенно признательны императору Павлу как своему благодетелю, даровавшему им право публично отправлять свое богослужение и разрешившему им иметь свои церкви и общины. Как выражение сочувствия, образа с соответствующими надписями из Священного Писания в огромном количестве присылались императрице со всех концов России. Император Александр, постоянно навещавший свою горюющую мать по нескольку раз в день, проходя однажды утром через переднюю, увидел в этой комнате множество образов, поставленных в ряд. На вопрос Александра, что это за иконы и почему они тут расставлены, императрица отвечала, что все это приношения, весьма для нее драгоценные, потому что они выражают сочувствие и участие народа в ее горе; при этом ее величество присовокупила, что она уже просила Александра Александровича (моего отца, члена Опекунского совета) взять их и поместить в церковь воспитательного дома. Это желание императрицы и было немедленно исполнено моим отцом.

Из мемуаров Леонтия Леонтьевича Беннигсена:

Весть о кончине Павла с быстротою молнии пронеслась по всему городу еще ночью. Кто сам был очевидцем этого события, тому трудно составить себе понятие о том впечатлении и о той радости, какие овладели умами всего населения столицы. Все считали этот день днем избавления от бед, тяготевших над ними целых четыре года. Каждый чувствовал, что миновало это ужасное время, уступив место более счастливому будущему, какого ожидали от воцарения Александра I. Лишь только рассвело, как улицы наполнились народом. Знакомые и незнакомые обнимались между собой и поздравляли друг друга с счастьем — и общим, и частным для каждого порознь.

Из «Записок» Александра Николаевича Вельяминова-Зернова:

В 9 часов утра на улицах была такая суматоха, какой никогда не запомнят. К вечеру во всем городе не стало шампанского. Один не самый богатый погребщик продал его в тот день на 60 000 рублей. Пировали во всех трактирах. Приятели приглашали в свои кружки людей вовсе незнакомых и напивались допьяна, повторяя беспрестанно радостные клики в комнатах, на улицах, на площадях. В то же утро появились на многих круглые шляпы и другие запрещенные при Павле наряды; встречавшиеся, размахивая платками и шляпами, кричали им «браво». Весь город, имевший более 300 000 жителей, походил на дом умалишенных.

Из «Юношеских воспоминаний» Евгения Вюртембергского:

Утром 12 (24) марта г-н фон Требра встретил меня известием о кончине императора Павла, и еще в этот самый день узнал я от множества отовсюду стекавшихся к нам знакомых о ходе главнейших событий. Не раньше как через восемь дней появился я снова при дворе и был там свидетелем, как любезно держал себя со всеми молодой монарх. Кротость нового правления счастливила все сердца, и при этом повторилось то же, что в первые века христианства, то есть что злейшие враги мирились между собою.

Похороны

Из «Записок» Марии Сергеевны Мухановой:

Похороны же императора Павла[101] были очень печальны, но особенно тем, что никто не показывал никакого сожаления об его кончине. Плакал только мой отец, помнивший его расположение к себе, и еще один, неизвестно почему, гренадер. По возвращении с похорон императрица Мария Феодоровна спросила моего отца, какое впечатление на народ сделали эти похороны. Тут отец мой должен был один раз в жизни изменить правде. Всех более огорчалась этим равнодушием великая княжна Мария Павловна, которая во время отпевания несколько раз падала без чувств.

Из «Юношеских воспоминаний» Евгения Вюртембергского:

…не нахожу нужным обстоятельно изображать картину пышной церемонии при погребении императора. Длинный поезд двигался весьма дальним окольным путем из Михайловского дворца, через Васильевский остров, к крепостной церкви[102], новому месту погребения царей. Моя траурная шляпа своими длинными, низко спускавшимися полями заслонявшая мне зрение, и плащ, спутывавший мои ноги, мешали мне ступать во время шествия позади царской фамилии, которую я несколько раз, спотыкаясь, обгонял и потом валился с ног у самой похоронной колесницы. Окружающие ее, несмотря на трагический характер торжества, не могли воздержаться от смеха при всех этих несчастных случаях, беспрестанно со мной повторявшихся, и раз великий князь Константин сам отвел меня на мое место, говоря: «Держись за меня крепко, чтоб опять тебе не попасть в беду». Впрочем, еще до меня, говорят, случилось зловещее происшествие: с рыцарем, изображавшим радость по поводу нового воцарения, от тяжести его золотых доспехов сделалось дурно, и он упал с лошади, что было принято суеверным народом за дурное предзнаменование.