Павел I без ретуши

На возвратном пути из губернаторского дома мне встретилась императорская лейб-гвардия, роскошно освещенная лучами солнца. Офицеры были в зеленых мундирах, украшенных довольно простым шитьем и аксельбантами, в белых панталонах и ботфортах и имели на головах шляпы с узкими галунами, а в правой руке так называемые эспонтоны[59]; зеленые мундиры рядовых были, напротив того, богато испещрены галунами, а заостренные старопрусские, из томпаковой жести шапки придавали им поистине величественный вид и так блестели на солнце, что ослепляли зрителя. Но, с другой стороны, дальнейшие принадлежности этого наряда в виде густо напудренной прически и кос длиною в аршин, равно как и старомодный покрой мундиров, придавали всему зрелищу, если смотреть на него вблизи, вид собравшейся на потеху публике толпы комедиантов. Однако возникновение этой идеи тотчас же подавлялось страшной серьезностью, написанной на всех лицах; а строго размеренный, торжественный шаг, как бы нарочно удалявший близкую цель марша в беспредельное пространство, скорее заставлял думать, что они совершают похоронное шествие или сопровождают на казнь преступника, а не идут на ежедневную смену караула.

Из воспоминаний Федора Гавриловича Головкина:

…император, освободившись от своих опасений [что ему не придется царствовать], думал только о том, как бы проявлять побольше свою власть, а фавориты заботились меньше о здоровье государя и о счастье подданных, чем о благополучии их собственных карманов. […]

…появилась целая группа простоватых и ничтожных лиц, одетых в невидимые до тех пор мундиры, украшенные неизвестными орденами, без хороших манер, но со смелостью в походке и взгляде, и без имени, и когда спрашивали, кто эти люди, ответ гласил: «Это гатчинцы», — то есть люди, выдрессированные самим императором и одетые на его манер в то время, когда он — в течение долгих лет — проживал в Гатчине. […]

В числе тысячи указов, следовавших один за другим, был один столь необыкновенный, чтобы не сказать ненавистный, для высших классов и вместе с тем столь комичный по своим результатам, что большинство обитателей столицы не имели возможности его исполнить, и вследствие этого улицы опустели и в них разыгрывались маскарадные сцены. Этим указом было запрещено выходить во фраке и можно было появляться на улице не иначе как в мундире, присвоенном по должности, и со всеми орденами, если таковые имелись. Круглые шляпы, панталоны, сапоги с отворотами — все это было строго запрещено, и указ этот подлежал немедленному исполнению, так что у многих не хватило времени и материальных средств, чтобы исполнить его. Одни были вынуждены скрываться у себя дома, другие появлялись на улицах, одетые, как кто мог: в маленьких круглых шляпах, переделанных наскоро посредством булавок в треуголки, во фраки, с которых сняли отложные воротники, а потом нашили на них клапаны, в панталоны, подобранные изнутри и прилаженные к коленям, с обрезанными кругом и напудренными волосами и с привязанной сзади косой. Я устроился так, чтобы по утрам выезжать только в коляске, вне района надзора, и гулять там в обыкновенном костюме: но скоро я заметил, что играю слишком опасную игру…

Иностранцы, в особенности англичане, считали себя изъятыми от этого закона, но полиция обошлась с ними так круто, а власти обратили так мало внимания на жалобы тех, против которых были направлены строгости, что они сочли более благоразумным подчиниться. Даже франкмасоны, столь покровительствуемые Павлом, когда он был еще великим князем и к которым он как будто даже хотел присоединиться, стали теперь для него не более как привилегированными бунтовщиками, которых желательно было удалить из империи. […]

Страсть Павла к церемониям почти равнялась его страсти к военщине. С утра до вечера — всегда бывали поводы, чтобы не дать вздохнуть придворным. Церковные празднества, тезоименитства членов императорской семьи, орденские праздники — все это казалось ему недостаточным. После обеда он отправлялся торжественно в церковь, чтобы принимать от купели всех новорожденных солдатских детей; но скоро это занятие ему надоело и понемногу эти обязанности перешли от имени его величества к обер-гофмаршалу. Государеву руку целовали и становились перед ним на одно колено при всяком случае и не так, как раньше, только для вида; требовалось, чтобы государь слышал стук колена об пол и чувствовал поцелуй на своей руке. […]