Павел I без ретуши

В передней, пока камердинер Рутковский подавал мне шубу, Константин Павлович крикнул:

— Рутковский, стакан воды.

Рутковский налил, и я заметил ему, что на поверхности плавает перышко. Рутковский вынул его пальцем и, бросив на пол, сказал:

— Сегодня оно плавает, но завтра потонет. […]

В три четверти десятого мой слуга Степан вошел в комнату и ввел ко мне фельдъегеря.

— Его величество желает, чтобы вы немедленно явились во дворец.

— Очень хорошо, — отвечал я и велел подать сани.

Получить такое приказание через фельдъегеря считалось в те времена делом нешуточным и плохим предзнаменованием. Я, однако же, не имел дурных предчувствий и, немедленно отправившись к моему караулу, спросил офицера Андреевского, все ли обстоит благополучно. Он ответил, что совершенно благополучно; что император и императрица три раза проходили мимо караула, весьма благосклонно поклонились ему и имели вид очень милостивый. Я сказал ему, что за мной послал государь и что я не приложу ума, зачем бы это было.

Андреевский также не мог догадаться, ибо в течение дня все было в порядке.

В шестнадцать минут одиннадцатого часовой крикнул: «Вон!», и караул вышел и выстроился. Император показался из двери, в башмаках и чулках, ибо он шел с ужина. Ему предшествовала любимая его собачка шпиц, а следовал за ним Уваров, дежурный генерал-адъютант. Собачка подбежала ко мне и стала ласкаться, хотя прежде того никогда меня не видела. Я отстранил ее шляпой, но она опять кинулась ко мне, и император отогнал ее ударом шляпы, после чего шпиц сел позади Павла Петровича на задние лапки, не переставая пристально глядеть на меня.

Император подошел ко мне (я стоял шагах в двух от караула) и сказал по-французски:

— Vous êtes des Jacobins.

Несколько озадаченный этими словами, я ответил:

— Oui, Sire!

Он возразил:

— Pas vous, mais le régiment.

На это я возразил:

— Passe encore pour moi, mais Vous Vous trompez pour le régiment[84].

Он ответил по-русски:

— А я лучше знаю. Сводить караул!

Я скомандовал:

— По отделениям направо! Марш!

Корнет Андреевский вывел караул через дверь… и отправился с ним домой. Шпиц не шевелился и все время во все глаза смотрел на меня. Затем император, продолжая разговор по-русски, повторил, что мы якобинцы. Я вновь отверг это обвинение. Он снова заметил, что лучше знает, и прибавил, что он велел выслать полк из города и расквартировать его по деревням…

Затем, обращаясь к двум лакеям, одетым в гусарскую форму, но не вооруженным, он сказал: «Вы же два займите этот пост», — указывая на дверь. Уваров все это время за спиной государя делал гримасы и усмехался, а верный шпиц, бедняжка, все время серьезно смотрел на меня. Император затем поклонился мне особенно милостиво и ушел в свой кабинет…

Из воспоминаний Петра Ивановича Полетика:

Меньший брат мой Аполлон, бывший тогда камер-пажем при великом князе Константине Павловиче, должен был служить по званию своему у вечернего стола государя в Михайловском замке. Возвратясь домой в 11 часу, он рассказывал мне, что за ужином употреблен был в первый раз новый фарфоровый прибор, украшенный разными видами Михайловского замка. Государь был в чрезвычайном восхищении, многократно целовал рисунки на фарфоре и говорил, что это был один из счастливейших дней в его жизни. Чрез час или два его не стало!

Из «Записок» Марии Сергеевны Мухановой:

В последний день жизни императора Павла отец мой ужинал у государя и оставил его в 11 часов. Государь был весел, разговорчив и любезен, хвалил свой Михайловский замок и сказал: «Я нашел наконец себе тихое пристанище». Замечательно, что его собака, маленький шпиц, беспрестанно выла и вертелась около его ног, сколько он ни отгонял ее.

Из «Записок» Адама Ежи Чарторыйского:

Говорят… что несколько анонимных писем все-таки возбудили подозрения императора и накануне своей смерти он велел тайно вызвать в Петербург Аракчеева, чтобы доверить ему пост генерал-губернатора Петербурга и выслать Палена. Прибудь Аракчеев вовремя в столицу — в Петербурге произошли бы самые трагические события. Это был человек, преданный духу приказа, поведения, мелочей, обладая энергией, которая порою становилась зверством. Вместе с Аракчеевым явился бы и Ростопчин, и Павел, вероятно, был бы спасен. […]

Первый из них находился в это время в своем имении недалеко от Петербурга и мог прибыть в столицу в 24 часа. Если бы эти два человека находились около императора Павла, он мог бы некоторое время в полной безопасности продолжать еще свои причуды, которые они постарались бы умерить и уменьшить; но, по всей вероятности, старания их остались бы напрасными, чтобы остановить жестокости, которые он желал применить к нескольким членам императорской фамилии. Положение заговорщиков становилось действительно опасным, и всякое промедление, всякое колебание угрожало теперь страшными бедствиями.

Из «Записок» Карла Генриха Гейкинга: