Действительно, походная кровать была пуста: на ней было только откинутое одеяло и еще теплые простыни. Неужели жертва ускользнула?
Но вот из-за облаков показалась луна, луч которой осветил испанскую ширму. За ней Бенигсен заметил ноги императора.
– Le voila!*
Ширма немедленно отлетела в сторону. Даже не успев крикнуть, так и оставшись стоять на месте, несчастный Павел I оказался в кругу офицеров, которые дрожали не меньше, чем он. Зубов, у которого зуб на зуб не попадал, пробормотал:
– Вы арестованы, Государь.
– Я? Арестован? Вы сошли с ума!
С первого этажа послышался шум. Кто-то идет на помощь августейшей жертве? Резкий поток воздуха задул свечу, которую держал в руках Зубов. Шум становился угрожающим.
– Полумеры ничего не стоят, – сухо и деловито бросил Зубову Бенигсен. И вышел в коридор – разобраться, что там за шум.
У Павла вырвался крик последней надежды:
– Пален! Пален! На помощь...
Удар табакеркой в висок оборвал крик. Потом двое убийц стали душить шарфом человека с уже проломленным черепом...
УТРО
Век новый! Царь младой, прекрасный...
Острый угол зубовской табакерки, казалось, был гранью новой, счастливой эпохи.
Quel beau r®gne aurait pu ^etre celui de l'Empereir Alexandre132!*
Леонтий Леонтьевич Бенигсен, генерал-кондотьер, приглашенный под конкретное убийство, вернулся в комнату, где главный негодяй ждал исхода своего преступления:
– Le mal est fait...133*
Пален, не поднимаясь с кресла, сказал:
– Для народа, для императорской семьи – апоплексический удар.*
Узнав, что стала вдовой, императрица Мария Федоровна слезинки не пролила. Она лишь попыталась заявить свои самодержавные права:
«Ich will regieren!»*
но робко отступила, когда Бенигсен холодно буркнул ей:
«Не ломайте комедию, мадам!»
Впрочем, он тут же подал ей руку, и императрица-вдова спустилась с лестницы и дошла до кареты под руку с убийцей своего мужа.
Кто-то из придворных обратился к Александру:
– Ваше Величество...
До него не сразу дошло. Потом он понял – отец мертв, – и закатился в истерике.
– Ведь вы знали, – мягко склонился над ним Пален, – что завтрашний, – собственно, уже сегодняшний! – день нес вам либо заточение, либо гибель. Он принес вам престол. Зачем здесь слезы?
– Вы клялись, что отец останется жив, что будет лишь опека!
– Не все выходит, как задумано... Я, впрочем, не был в спальне императора, я охранял вашу матушку от непредвиденных эксцессов, – заявил фон дер Пален и вдруг, удивясь сам себе, что оправдывается, – в чем? перед кем? – впервые за эти годы позволил себе не сдержаться:
«Довольно быть мальчишкой!.. Извольте царствовать!»
ЭПИЛОГ
Часто даже не полезно знать, что произойдет в будущем: ведь это несчастье – сокрушаться о том, чему нельзя помочь, и не иметь последнего и, однако, всеобщего утешения – надежды.
Единственный урок, который можно извлечь из истории, состоит в том, что люди не извлекают из истории никаких уроков.
Тот, кто не помнит своего прошлого, осужден на то, чтобы пережить его вновь.
Когда в Париж пришла весть, что Павел задушен в Михайловском дворце, Бонапарта охватил яростный гнев:
«Англичане промахнулись по мне в Париже 3 го нивоза, но они не промахнулись по мне в Петербурге»,
– сказал он.
Он считал трагедию, происшедшую в Санкт-Петербурге в ночь с 11 на 12 марта, одним из самых серьезных поворотных пунктов мировой истории – и своей собственной судьбы. Уже пребывая на острове св. Елены, сверженный император сказал доктору О'Меара:
– Если бы Павел Первый остался жив, вы бы потеряли Индию. И я бы не оказался здесь...