Павел I. Сын Екатерины Великой

Быть может, сам того не подозревая, он произносил и приговор Александру. Среди всякого рода побед, сменивших неудачи первых лет его царствования, сын убитого не мог обрести счастья, и его, хотя и неуверенную, совесть, по-видимому, никогда не успокоило то соображение, что это было нужно. И было ли действительно нужно, чтобы судьба отца была предоставлена сыном в распоряжение горсти молодых людей без нравственных понятий и оказавшихся в решительный момент под предводительством двух бессовестных иностранцев? Если та доля безумия, которую Павел вносил в свои действия, делала неизбежным его удаление от власти, то еще не доказано, чтобы форма, приданная этому способу народного спасения, являлась необходимостью.

Она была следствием крайне революционного характера, который уже в течение двух веков носили в этом государстве перемены правительства или династии. Но двадцать четыре года спустя Николай I должен был доказать, что ценой некоторой твердости, даже при явных колебаниях, возможно в этом отношении порвать с традицией. Слабость Александра таким образом лишний раз выдвинула несомненное участие личных перемен, на вид хотя бы и случайных, в развитии исторических законов.

Отдельные темпераменты и их влияние на нашу судьбу, конечно, тоже не что иное, как равнодействующая тех же сил, от которых зависит жизнь коллективов. Но принцип этих частных комбинаций, не поддаваясь по большей части никакому анализу, должен на практике вызывать пред нами представление о случайности.

Заключение

Раньше, чем пасть под ударами своих убийц, Павел был уже жертвой целой совокупности обстоятельств, которые обусловливали и его темперамент, и его судьбу. Прежде всего, он был жертвой непосильной задачи, выпавшей ему на долю, или взятой на себя им самим, и горделивой самонадеянности, позволившей ему думать, что он способен эту задачу выполнить. Но эта гордость, достигшая в нем чрезвычайных размеров, происходила от самой чудовищности доставшейся ему роли и власти, которую он должен был при этом проявить.

Далее, он был жертвой своего более чем на три четверти немецкого происхождения, своего французского воспитания, русской среды, в которой тонуло и то, и другое, и смеси разнородных, несогласующихся между собой элементов, – рыцарских или гуманных идей, заимствованных на латинском Западе, и восточной грубости, прусского формализма и азиатского сумасбродства, утонченности и варварства, – введенных таким путем не только в его духовную индивидуальную природу, но в природу всего народа, которым он должен был управлять.

Наконец, он был жертвой болезненных наклонностей, являвшихся неизбежным следствием этой неправильной обстановки и усиленных влиянием, которое политическая и нравственная ненормальность эпохи должна была оказать на воображение, от природы восприимчивое к такого рода впечатлениям. Урок якобинцев Запада сталкивался и смешивался с революционной традицией Петра Великого, и это не могло не привести к болезненному состоянию.

Читатели этой книги, вероятно, сумели найти связь между тем, что пытался сделать Павел, и тем, что он сделал. Об его усилиях и их осуществлении нельзя составить себе одинаково невыгодное понятие. К сожалению, реакция, несомненно чересчур насильственная и плохо проведенная, хотя и благородно направленная против возмутительных злоупотреблений, оказалась самой недолговечной. Злоупотребления устояли, и в коалиции, восставшей против реформатора, интересы этого порядка послужили главной связующей нитью. Панин, помимо расчетов, которыми могло руководиться его личное честолюбие, имел несомненно в виду спасение государства; но для его обеспечения он должен был согласиться на сообщничество с каким-нибудь Рибасом, а также на более или менее прямое содействие «раззолоченной толпы» развратных циников, которых он ненавидел не менее, чем сам Павел, и шайки отважных преторианцев, которых он готов был назвать, вместе с Ланжероном, позором армии.

Реформа, начатая Павлом, однако, не совсем погибла вместе с ним. Среди победителей в ночь на 11-го марта, лентяи и взяточники всех слоев общества могли надеяться первыми извлечь пользу от этой победы. Однако торжествовавшая гвардия не получила возможности снова подняться после пережитого унижения, и некоторые хорошие заимствования из устава Фридриха II, перемешанные с крайностями унизительной солдатчины, прочно сохранились в военной организации страны.

Законом о престолонаследии, обнародованным сразу после вступления на престол, Павел надеялся положить конец периодическим кризисам верховной власти. Сохраненный в целости принцип самодержавия делал, впрочем, эту гарантию очень хрупкой, и Павел, по-видимому, сам был готов от нее отказаться. Однако она стойко выдержала испытание времени и обеспечила политическому режиму государства прочность, в чем следует признать заслугу за реформатором 1801 года.