Павел Луспекаев. Белое солнце пустыни

Профессор Зубов и его правая рука ассистент-педагог Дмитриев были весьма довольны набранным ими курсом. Обучение этюдами шло успешно и позволяло определить не только степень одаренности студента или студентки, но и проклевывающиеся амплуа. А это очень важно в приближающейся работе со словом, с драматургическим материалом.

Она началась примерно в середине первого семестра. Студенты стали готовить свои первые учебные спектакли. Павлу выпало сыграть две роли – почтальона в чеховской «Ведьме» и немца-полковника в отрывке из романа Александра Фадеева «Молодая гвардия», имевшего невероятный, прямо-таки оглушительный успех, особенно у молодежи. Через описание подлинных событий советские юноши и девушки познавали, есть ли действительно в жизни место подвигу. А вчерашнему партизану-разведчику эта тема была совсем близкой, можно сказать, еще горячей.

Столь резкий контраст в выборе драматургического материала объяснялся тем, что профессор Зубов и на его основе, а не только на основе этюдов, басен и отрывков из прозы Довженко, желал удостовериться, насколько силен в Луспекаеве комедийный дар и насколько – драматический.

К этому времени усиленные занятия техникой речи принесли ощутимые результаты: педагоги, да и студенты, особенно москвичи, привыкшие к правильной русской речи, перестали содрогаться от того чудовищного диалекта, на котором совсем недавно изъяснялся студент Луспекаев. На фоне заметного облагораживания речи заметней стала из ряда вон выламывающаяся одаренность Павла.

Пьесы и отрывки прозы, разумеется, самые короткие, выбирались при активном участии самого художественного руководителя курса. Установив склонность студента к тому или иному амплуа, профессор Зубов (студенты между собой чаще всего именовали его «Зубом») рекомендовал ему сыграть такую-то роль в такой-то пьесе или в таком-то отрывке из романа. Что порекомендовал он сыграть Павлу, мы уже знаем.

Первые репетиции, однако, проходили под руководством ассистента-педагога Дмитриева. У него было прозвище «Митя», о котором, возможно, он даже не подозревал, но чаще всего его звали просто Дмитриевым – без имени и отечества. Все это отнюдь не свидетельствует о недостатке любви и уважения к своим наставникам со стороны студентов. Хорошо ведь известно: на Руси прозвищ удостаивают как раз тех, кого или любят, или уважают, или кого очень уж ненавидят. Зуба и Митю и уважали, и любили.

Когда «Митя», он же просто Дмитриев, находил, что отрывок подготовлен достаточно, устраивал «прогон» для «Зуба», простите – для профессора Зубова.

Вот на одном-то из таких прогонов студент Луспекаев и услышал от своего учителя заповедь о работе со словом: «Ты, Паша, запомни, тебе лично в искусстве надо только одно: вчитываться в роль, каждую фразочку на что-то свое, луспекаевское, опереть, а остальным тебя Бог не обидел».

Вот какие результаты дало обучение этюдами, азартное увлечение ими Луспекаева: наработано то, на что можно «опереть» текст.

Посмотрим, как же усвоил он заповедь, данную ему учителем.

Но прежде чем приступить к этому, необходимо сказать несколько слов о том, что такое чтение пьес и сценариев. Это, понятно, совсем иное, чем чтение рассказов, повестей и романов, в которых активную роль играют описания, размышления автора и так далее… – все, что нужно, чтобы читатель без особых усилий сумел постичь авторский замысел. Если, разумеется, он не имеет дело с откровенным литературным шарлатанством, с преднамеренной заумью.

В пьесах же полностью, а в сценариях почти полностью авторские описания отсутствуют. Чтение пьес и сценариев требует от читателей максимального соучастия, даже сотворчества. Оно предполагает полное включение воображения и фантазии. Это чтение столь же специфично, как специфичен род литературы ему соответствующий, и доступно в основном – да не впадут читающие эти строки в ложную обиду! – лишь избранным: режиссерам, актерам, искусствоведам. По тому, как режиссеры или актеры умеют читать пьесы и сценарии, практически безошибочно можно судить о степени их одаренности, о степени владения ими профессиональными навыками.

Перечитайте те места из «Горе от ума», в которых действует полковник Скалозуб – ну что в них может, будем откровенны, вызвать радость или наслаждение? А ведь именно об этом говорит Георгий Александрович Товстоногов, наблюдавший на репетициях пьесы игру Луспекаева. Это могло означать лишь одно: искусство читать пьесы постигнуто было Павлом Борисовичем в совершенстве. Корни этого уходили, конечно, в далекое прошлое, в те незабываемые дни, когда он учился в благословенной «Щепке»…

Увлечение его Словом, как, впрочем, и этюдами, еще на сценических площадках «Щепки», в ее учебных аудиториях превратилось в настоящую одержимость. Не существовало, казалось, для него большего наслаждения, чем докапываться до смысла, вложенного драматургом или писателем в то или иное слово, в сцепку слов, во фразы и выражения. С нетерпением и дотошностью литературоведов просиживал он над текстами не только своих ролей, но и ролей партнеров, пытаясь осознать логику, психологию поведения всех действующих лиц в целом.

О том, во что, в конце концов, это вылилось, как Павел Борисович работал с «вверенными» ему текстами, уже будучи сложившимся актером, осталось немало интересных свидетельств его коллег по сцене и экрану. Обратимся к самым интересным из них, в первую очередь, к цитировавшимся уже воспоминаниям Олега Валериановича Басилашвили.

Но прежде позвольте небольшое вступительное объяснение. В Большой драматический театр имени А.М. Горького Павел Борисович и Олег Валерианович пришли одновременно. Но если первый был уже сложившимся мастером сцены, за которым тянулся шлейф «полуфантастических» легенд, то второй – «робким дебютантом», только что закончившим Школу-студию МХАТ.

«С первых репетиций «Варваров» Горького он буквально подавил меня стихийной силой темперамента, чувством подлинной правды, – признался позднее Олег Валерианович. – Еще в школе, по книгам и рассказам актеров старшего поколения, я знал, что встречаются иногда на сцене актеры-самородки с огромным темпераментом. Луспекаев не был похож на легендарных трагиков прошлого. Его темперамент загорался на глазах: от точности образного решения, от точно найденных отношений, обстоятельств, черт характера. Чудо рождения подлинного чувства происходило ежедневно и неотвратимо. У этого громадного, широкоплечего, смуглого человека с пронзительными глазами был какой-то буквально собачий нюх на правду».

Справедливости ради следует заметить, что Павел Борисович «подавлял… каким-то буквально собачьим нюхом на правду» и более матерых актеров. Что уж говорить в таком случае о юном артисте. Его он «подавил» настолько, что тот всерьез задумался, а то ли жизненное и творческое поприще он избрал.

Терзания юного Басилашвили зашли настолько далеко, что, несколько сблизившись, он рискнул выведать у Павла, каким образом удается ему, почти не затрачивая труда, так полно погружаться в образ?

Ответ Павла Борисовича – внимание! – звучал обескураживающе:

– Слова надо хорошо выучить. Выучил – дело в шляпе.

«Тут я совсем сник. Может быть, действительно плюнуть на все, повести буйную разгульную жизнь, может быть, это хоть как-нибудь приблизит меня к мере луспекаевского таланта? Именно таким великим представителем богемы был для меня Павел Луспекаев».

Но вот они, Олег Валерианович и Павел Борисович, стали жить в одном доме, в соседних квартирах, и убеждение первого о легкомысленном, поверхностном отношении второго к текстам исполняемых ролей очень скоро было развеяно.

Однажды Олег Валерианович решил по укоренившейся уже привычке заглянуть к своему соседу-другу, чтобы провести часок-другой. Дверь открыла Инна Александровна.

– Зайди часа через два-три, – попросила она. – У него что-то там с текстом не ладится.

В другой раз, отклоняя предложение коллеги пойти куда-нибудь развлечься, Павел Борисович ответил:

– Да нет, завтра репетиция, надо бы слова подучить…

«Я недоумевал. Репетиции идут не первый месяц. Неужели он еще текста не знает? Или на память свою не надеется?… Конечно же, нет. Он прекрасно знал текст своих ролей с первых же репетиций. Видимо, он еще для Паши не сделался «своим», а без этого Павел не считал возможным приходить на репетиции».

Вот оно ключевое слово – «своим». Наконец-то произнесено. Именно этого, чтобы текст стал своим, и добивался актер, когда поистине с безграничным усердием работал над ним.

«Часами, неделями, месяцами не расставался Паша с ролями, замусоливая тетрадки до состояния древних манускриптов. Ходил мрачный, нервный, несправедливый к близким, пока роль не становилась частью его самого».

Любопытные подробности о работе Луспекаева с текстом поведал Александр Белинский, тоже уже цитировавшийся нами. Напомним, что его рассказ относится к тому времени, когда режиссер и артист начали работу над «Мертвыми душами», в которой Павлу Борисовичу предстояло сыграть величайшего и обаятельнейшего прохвоста всех времен и народов Ноздрева.

Но перед этим я предлагаю уважаемым читателям разгадать загадку, скрытую в одном из монологов Ноздрева. Вот текст этого монолога, адресованного «зятю Мижуеву», но, по существу, относящемуся к Чичикову:

«Эх, Чичиков, ну что бы тебе стоило приехать? Право, свинтус ты за это, скотовод эдакой! Поцелуй меня, душа, смерть люблю тебя! Мижуев, смотри: вот судьба свела: ну что он мне или я ему? Он приехал бог знает откуда, я тоже здесь живу… А, сколько было, брат, карет, и все это en gros»…

Разгадали? Заметили некую несуразицу?.. Не разгадали? Не заметили? Не беда. Мне, очень часто перечитывающему «Мертвые души», ни разу не удалось заметить в этом отрывке что-то несуразное. А вот Павел Борисович заметил. Передадим слово Александру Белинскому:

«Он позвонил мне в два часа ночи. Это было обычное время его звонков в те незабываемые полгода, когда мы репетировали и снимали «Мертвые души». Ночами с помощью верного друга-жены Инны Кирилловой он учил текст. Если что-нибудь было неясно… звонил, не стесняясь…

На этот раз он не говорил в трубку, а орал:

– Объясни мне такую фразу у Гоголя. Ноздрев обращается к зятю Мижуеву по поводу Чичикова и говорит: «|Ну что он мне или я ему? Он приехал бог знает откуда, я тоже здесь живу». Объясни, почему он так странно говорит: «Он приехал бог знает откуда» и после этого – «я тоже здесь живу», не «а я здесь живу», что было бы по логике, а «я тоже здесь живу»?..

Я не смог ответить (мужественно признался режиссер. – В.Е. ).

– А я знаю! – закричал довольный Луспекаев. – Ноздрев никогда не ждет ответа собеседника. Он «слышит» его, хотя партнер ничего не говорит. «Он приехал бог знает откуда», – говорит он и «слышит» ответ Чичикова: «Нет, я из этих мест». «Я тоже здесь живу», – радуется Ноздрев. Но Чичиков ничего не говорит, просто Ноздреву так хочется услышать. Поэтому Гоголь и написал Ноздреву такие длинные монологи. В них все время есть воображаемые реплики Чичикова, Мижуева. Здорово, да? Завтра я тебе покажу!

И, не попрощавшись, повесил трубку.

Назавтра он показал. И как! Юрий Владимирович Толубеев, не пропускавший ни одной репетиции Луспекаева… всхлипывал от наслаждения».

Был и еще один звонок другу-режиссеру и, конечно же, ночью:

– Слушай, я тут прочел пьесу Ионеско. Говорят – театр абсурда, театр абсурда!.. А ведь вся-то пьеса не стоит одного монолога нашего Ноздрева!

Вот так! А ведь люди старшего поколения хорошо помнят, какого поклонения требовали от публики перед этим весьма посредственным французским драматургом наши прославленные, обожающие полюбоваться своим «диссидентским», а точней – мелко-фрондерским прошлым так называемые «шестидесятники», скольким молодым писателям заморочили головы, скольких театральных режиссеров и актеров сбили с толку!..

Не менее впечатляющие воспоминания о работе с текстами роли (и не только об этом) оставил чудесный актер и режиссер театра и кино Михаил Михайлович Козаков.

Но и здесь необходимо коротенькое объяснительное вступление.

В 1969 году популярнейший в те годы, оплот действительно прогрессивной творческой интеллигенции журнал «Новый мир», на страницах которого увидели свет произведения таких выдающихся мастеров родного слова, как Виктор Астафьев, Василий Белов, Валентин Распутин, Александр Солженицын, Виктор Лихоносов, и многих других не менее известных авторов, опубликовал роман американского писателя Роберта Пен Уоррена «Вся королевская рать», сразу же ставшего для многомиллионных читателей «самой читающей страны мира» бестселлером. В масштабных событиях, описанных в романе, в его напряженных коллизиях, в ярко очерченных характерах действующих лиц наша читающая и активно осмысляющая свое бытие публика увидела образ того, как должно и как не должно существовать и развиваться демократическое государство, какие права и возможности оно обязано предоставлять и гарантировать каждому своему гражданину.

Роман был не только превосходно написан, но и великолепно, можно утверждать, безупречно, переведен на русский язык.

Естественно, что у многих кинематографистов «зачесались руки» экранизировать роман, а точней, «телеэкранизировать», учитывая его величину. За дело взялась Киностудия «Беларусь-фильм» на технической базе «Мосфильма». Одним из режиссеров-постановщиков был Михаил Михайлович Козаков.

«Было ясно, что роль Вилли Старка может и должен играть только Павел Луспекаев, – вспоминал Михаил Михайлович. – Все черты его актерской и человеческой личности – ум, темперамент, юмор, рано начавшая седеть голова, большие руки, могучая отяжелевшая фигура… все это «ложилось» на роль Хозяина. А главное, Луспекаеву был по плечу незаурядный трагический образ Вилли Старка».

Но было одно существенное препятствие – Павла Борисовича без проб, что было тогда редкостью и выражало безграничное доверие режиссера актеру, утвердил на главную роль в фильме «Певица» с Татьяной Дорониной, многократной партнершей Луспекаева по сцене БДТ и доброй его приятельницей, постановщик «Мосфильма» Константин Наумович Воинов, создатель блистательной кинокомедии «Женитьба Бальзаминова». Предприимчивый и настойчивый Михаил Козаков «соблазнил», однако, Павла Борисовича, и он, отказавшись от участия в фильме Воинова, принял предложение сыграть Вилли Старка.

Эту роль, как и роль Скалозуба в спектакле «Горе от ума», он не смог показать зрителям. Тогда – из-за ампутации второй стопы. Теперь… Но, впрочем, об этом в свое время…

В номере гостиницы «Пекин» Михаил Михайлович стал свидетелем (и участником) того, как Луспекаев работал с текстом, вживаясь через него в роль.

«…Луспекаев репетировал роль особенно, – вспоминал Козаков. – Я бы назвал это чувственным процессом вживания в образ. Никаких умозрительных построений, ложного теоретизирования, разговоров и споров вообще, к которым нередко прибегают актеры, как бы отдаляя от себя трудный процесс поиска.

Это не значит, что он работал только на актерской интуиции… Роман «Вся королевская рать» был зачитан им до дыр и весь испещрен пометками, сделанными цветными карандашами…»

Далее Михаил Михайлович рассказывает о поразившей его работе с текстом Луспекаева на конкретном эпизоде.

Но и тут необходимо кое-что объяснить. Вилли Старк баллотировался в губернаторы штата. На встречах с избирателями он честно рассказывал им о не слишком хорошем положении дел в штате.

«В результате, – передаем слово М. Козакову, – он был забаллотирован, что и требовалось его хозяевам, так как он изначально был подсадной уткой в политической охоте. Вилли Старк, вконец расстроенный очередным провалом, приходит в номер к своему приятелю (его играл я) и от Сэди Берк (Т. Лаврова) узнает, что служил всего лишь марионеткой в предвыборной кампании.

– Джеки, это правда? – тихо, со слезами на глазах, как ребенок, которого обманули, спрашивал меня Луспекаев. И, получив утвердительный ответ, после паузы, тихо и как-то горько, как бы прощаясь с иллюзиями прошлого, говорил скорее не нам с Лавровой, а самому себе:

– Я буду губернатором.

– Никем ты не будешь, безмозглый теленок! – кричала Сэди.

– Буду, – упрямо склонив голову, уже тверже произносил Луспекаев.

Он вставал с кресла. Он вырастал из кресла.

– Буду!!! – казалось, от силы его голоса Сэди отлетела в сторону. – Я буду убивать их голыми руками! Вы меня слышите? Вот этими руками!»

На фразе: «Я буду убивать их голыми руками!» репетиция затопталась на одном месте. Павел Борисович пробовал ее так и эдак, так что партнеры даже запросили пощады: «Паша, ну хватит, все в порядке. Ведь конца вариантам нет!» – но никак не мог удовлетвориться: «А что значит – убивать голыми руками?»

«И конечно… начал «опирать» фразочку» на чувственное видение.

– Это значит, что я их, сук поганых, заложивших меня, наивного простофилю, сам буду убивать, если надо. Голыми руками, без перчаток, руками без кожи, с нервами обнаженными! Я их убью, потом зарою, потом прикажу снова вырыть, снова задушу, и вот тогда окончательно закопаю да еще трактором могилу сровняю!!! Вот что значит убивать голыми руками!

В номере воцарилась тишина. И Луспекаев сам закончил репетицию:

– Стоп! Все, устал. На сегодня хватит. Михаил, Татьяна, пошли обедать, и сегодня я себе «разрешу».

И вот сцена, отрепетированная в номере гостиницы «Пекин», снимается в одном из павильонов «Мосфильма». После первого же дубля произошло такое, что по признанию Козакова он видел в первый и последний раз – все, кто был в павильоне: случайные зрители, члены съемочной группы, осветители, рабочие, – начали аплодировать Павлу Борисовичу. В отличие от Козакова, ему уже приходилось переживать подобное.

Вот какую подготовку к работе с текстами, с драматургией закладывали в «Щепке». Вот как была усвоена и освоена заповедь, данная студенту Луспекаеву его учителем профессором театрального училища имени М.С. Щепкина Константином Александровичем Зубовым: «Ты, Паша, запомни, тебе лично в искусстве надо только одно: вчитываться в роль, каждую фразочку на что-то свое, луспекаевское, опереть, а остальным тебя Бог не обидел…»

Чем пристальней я вчитываюсь и вдумываюсь в эту заповедь, тем настойчивей становится мое ощущение, что наставник Павла имел в виду нечто иное, нечто гораздо большее и значительное, чем то, что Михаил Михайлович именует «чувственным видением». Мне кажется, речь идет о мышлении чувствами – высшей, абсолютной форме интуиции. Той, которой наделены гении и которая отличает многих-многих женщин.

Основательно постигая «методологию», заложенную в этой заповеди, Павел быстро выдвинулся на репетициях учебных спектаклей в лидеры курса.

«Ну я не понимаю, как это у тебя не получается, – говорил он партнерам, когда у них что-то не ладилось. – Ты текст знаешь?.. Ну вот, возьми и скажи его просто!»