Павел Мочалов

В заметке «Московских ведомостей» говорилось: «Что же до желаемой безопасности публичного сего дому касается, то в рассуждении оной кажется взяты все возможные меры и ничего не упущено, что могло бы служить к совершенному оной. Почтенная публика, которая удостоит сегодняшнее открытие помянутого театра, сама в том удостовериться может, когда она увидит двенацать разных дверей для подъезду, три каменные лестницы, ведущие в партер и ложи и сверх того еще две лестницы деревянных». Зрительный зал освещался сорока двумя хрустальными люстрами. Длиной в 32 сажени, шириной 20 сажен и высотой 8 сажен — он вмещал 110 лож, партер и галлерею. Московскому главнокомандующему, князю Долгорукову-Крымскому, присутствовавшему на торжественном открытии, так понравилось здание, выстроенное Медоксом, что он приказал чинам полиции иметь к Михаилу Егоровичу уважение и охранять его от неприятностей. Главнокомандующий выхлопотал Медоксу привилегию еще на десять лет.

Медокс, страстно привязавшийся к театральному искусству, собрал превосходную по составу труппу, в которую входили такие силы, как названные Померанцев, Калиграф, затем Ожогин, Надежда Кали граф, Мария Синявская, Плавильщиков, Шушерин, Сандунов, выросшие под прямым влиянием И. А. Дмитревского[1] и составлявшие старшее поколение русских актеров конца XVIII столетия.

Медокс поддерживал самую тесную связь с теми представителями аристократического общества Москвы, которые покровительствовали театру. Он пользовался их советами и всегда приглашал на генеральную репетицию.

Субсидий он не имел и вел дело только на те суммы, которые получал со сборов. Один из современников писал о московском театре Медокса, что его репертуар «ограничен тридцатью пьесами и что в сезон дается только семьдесят спектаклей». «Но пьесы, — указывает он, — прекрасно выбраны, отлично поставлены и превосходно исполнены».

Очень любопытен порядок приема пьес для репертуара Медоксова театра. Получая новую пьесу, Медокс тотчас же знакомил с ней особый комитет, составленный из ведущих актеров. Комитет решал судьбу пьесы и распределял роли, причем сами актеры назначали срок постановки. Медокс никогда не спорил и не уменьшал сроков подготовки пьесы. «Оттого никто и не запомнит, — говорит современник, — чтобы на театре Медокса какая-нибудь пьеса была дурно слажена, плохо распределена или нерачительно поставлена. Каждый артист являлся в своем характере, в роли, которая соответствовала его средствам и нравилась ему. Каждый отдельно был превосходен, а совокупность каждой пьесы изумительна». (Ф. А. Кони — «Воспоминания о московском театре при М. Е. Медоксе»).

Казалось, что все предпосылки к процветанию антрепризы налицо. Но вышло иначе. Медокс запутался в своих денежных делах, а Опекунский совет, выдававший частным антрепренерам привилегии, хотел создать собственное дело. Возник судебный процесс, Медокс вынужден был пойти на сделку с Опекунским советом, обязавшись перед ним принять в обучение танцам, музыке и декламации сто четырех питомце» Воспитательного дома.

Но ничто уже не могло спасти Медокса. Он заложил в Опекунском совете и Петровский театр, и имущество, и даже самого себя! «Другого средства я не нахожу, как предать и предаю я сам себя, со всеми моими заведениями и со вступающими от них доходами в полную волю и управление почтенного Опекунского совета», — писал Медокс в своем заявлении.

Номинально директорство осталось за Медоксом. Ему назначили оклад в 5 тысяч рублей в год и предоставили квартиру. Бюджет театра определялся в 27 тысяч рублей, сборы поступали в пользу Опекунского совета. Вскоре театр перешел к московскому Воспитательному дому. Фактически Медокс перестал ведать театром, но ввиду его заслуг в театральном деле ему назначили пожизненную пенсию в 3 тысячи рублей год.

22 октября 1805 года, перед представлением оперы «Днепровская русалка», по неосторожности гардеробмейстера, Петровский театр сгорел. Спектакли были перенесены в театр в доме Пашкова на Моховой. Московский театр оказался в затруднительном положении.

По ходатайству главного директора императорских театров в Петербурге обер-гофмаршала А. Л. Нарышкина московские театры (кроме бывшего театра Медокса, существовали частные французский и немецкий театры) были присоединены к общей дирекции. Так 29 декабря 1806 года были учреждены императорские московские театры.

Театр принял новые организационные формы, частная антреприза исчезла, была создана дирекция, определены штаты труппы и бюджет.

Труппа драматического театра в основе оставалась прежней. К ней была присоединена купленная казной крепостная труппа известного театрала помещика Столыпина. Это о нем говорит Чацкий в «Горе от ума»:

«А наше солнышко? наш клад? —
На лбу написано «театр и маскарад».
Дом зеленью раскрашен в виде рощи,
Сам толст, его артисты тощи».