Павел Третьяков

Завещание 1860 года появилось на свет, когда трое молодых купцов, членов Николо-Толмачевского кружка любителей искусства, — П. М. Третьяков, В. Д. Коншин и Д. Е. Шиллинг — решили совершить деловую поездку в европейские страны. Для Павла Михайловича это было как минимум второе заграничное путешествие, после вояжа в Швейцарию (1857). Выехав из России через польскую территорию, приятели объездили всю Европу: побывали в Германии, Англии, Франции, Швейцарии, Италии и других странах. Но прежде чем отправиться в столь дальнее и, возможно, опасное путешествие, каждый из участников поездки составил завещание на случай кончины.

К моменту составления завещания Павлу Михайловичу исполнилось 27 лет. Это был успешный предприниматель, деятельный любитель искусства, еще не успевший обзавестись собственной семьей, зато обладавший небольшим собранием русских картин. Это был человек, задумавший большое дело и уже решивший для себя, какими путями он пойдет к его осуществлению. Решив изложить на бумаге последнюю волю, Третьяков объясняет причину, побудившую его составить завещание: «…по коммерческому договору фирмы нашей мы должны были каждый положить в кассовый сундук конторы нашей конверт, в котором должно быть означено желание, как поступить в случае смерти оставившаго конверт, с капиталом его находящемся в фирме, или другое какое-либо распоряжение»^[623].

Первые советские исследователи деятельности Третьякова писали: «…хотя все были молоды, и никто умирать не собирался, но все-таки на всякий случай завещание составили»^[624]. В наши дни эти слова выглядят несколько наивно. Повседневная жизнь дореволюционного предпринимателя нынче известна намного лучше, чем в советское время. В частности, теперь стало ясно, что в ту эпоху купец часто оказывался в ситуации, когда он рисковал жизнью, — гораздо чаще, нежели священник, дворянин или мещанин, зачастую в течение многих лет не покидавшие своего города или села. По роду деятельности купцу приходилось совершать немало вояжей, иногда за границу, и он не всегда мог быть уверен, что вернется домой целым и невредимым. Так, Третьяков часто ездил в Кострому разрешать деловые вопросы. В. П. Зилоти пишет: «Павел Михайлович… ездил много раз в год в Кострому. Железная дорога… шла в то время через Троице-Сергиеву лавру только до Ярославля, а от Ярославля до Костромы приходилось ехать либо на пароходе, либо по льду в возке. У Павла Михайловича была для этого оленья доха, оленья шапка, высоченные валенки; сверх жилетки надевал он, прямо под пиджак, толстую вязаную кофту. Ехать приходилось верст восемьдесят, а то и все сто, как мне кажется, по льду, по морозу, во время вьюги; сколько раз волновалась мамочка с тетей Манечкой и мы с ними, успеет ли папа проехать, проскочить через Волгу до ледохода»^[625]. В дальней дороге могло подстерегать множество опасностей: болезни, распутица, разбойные нападения, социальная смута, разного рода случайности вроде взорвавшегося на пароходе котла. Поэтому купцы, наученные горьким жизненным опытом, перед намечавшейся дальней поездкой составляли завещание, чтобы домашние знали, как распорядиться их капиталами: с кого следует взыскивать долги, а кому — отдавать. В завещании прописывались и другие важные вопросы, связанные с семьей, Церковью, благотворительностью. Если купец, по причине неграмотности или просто по легкомыслию, завещания не составлял, а в дороге с ним приключалась беда, его семья фактически оказывалась на грани выживания. В этом же русле следует рассматривать и первое завещание П. М. Третьякова.

Первое, что бросается в глаза при чтении сделанных Третьяковым распоряжений, — что дела семейные он прописывает гораздо менее детально, нежели все относящееся к созданию галереи. Очевидно, в отличие от М. З. Третьякова, Павел Михайлович не хотел стеснять членов семейства необходимостью много лет выполнять обременительные распоряжения. Личный опыт длительного подчинения воле покойного родителя, очевидно не слишком приятный, не позволил ему возложить столь тяжкое бремя на родных и близких. Третьяков оставляет родным те деньги, которые были получены по отцовскому завещанию. «…Сколько здесь без книг могу помнить, мне осталось после батюшки всего капитала с недвижимым имением на сто восемь тысяч р[ублей] серебром. Я желаю, чтобы этот капитал был равно разделен между братом и сестрами»^[626]. Те же капиталы, которые были заработаны им самим, в сумме 150 тысяч рублей серебром, Третьяков желает пустить на создание в Москве национальной галереи. Оставшиеся после этого 8186 рублей «и что вновь приобретется в торговле на мой капитал» он распоряжается употребить на благотворительные нужды, а именно на выдачу в замужество бедных невест.