Павел Третьяков

В.П. Зилоти вспоминает: «... отец наш, будучи страшно занятым человеком, ездил к родным и знакомым только в праздничные дни, разделяя число этих визитов на три части: на Рождество, на Новый год и на Пасху»225. Прочие же праздничные дни Третьяков, насколько это было возможно, старался занять делами. Так, Вера Павловна пишет: «... ясно остались в памяти праздники или воскресенья, когда Павел Михайлович “исчезал”, не показывался, покуда не стемнеет; Андрей Осипович (Мудрогель, служитель Третьякова. — А.Ф.) носил ему вниз и чай, и что-нибудь “скорое” закусить»226. О том же свидетельствует одно из писем близкого друга Третьякова Тимофея Ефимовича Жегина. В 1865 году, поздравляя Павла Михайловича с праздником Пасхи, он сообщает: «... много было у меня глупо-обычных визитов, много спал и, главное, всю неделю ел ». А в конце письма интересуется с изрядной долей уверенности: «Как Вы поживали, мой милейший, [в] праздники? Совсем на другой манер: счеты, счеты и счеты»227. Тимофей Ефимович прекрасно понимал друга. Знал его склонность работать с утра до вечера. Знал и в значительной мере разделял его нелюбовь к праздникам. Вернее даже, не к самим праздникам — оба они были добрыми христианами, — а к той суете и бестолковой трате времени, которая возникает в предпраздничные и праздничные дни.

Старательнее всего Третьяков избегал праздников, устроенных в его честь. По воспоминаниям Н.А. Мудрогеля, Павел Михайлович «... даже от собственных именин уезжал: накануне вечером обязательно уедет или в Петербург, или в Кострому, лишь бы не быть на именинном вечере»228. Когда же в 1892 году Третьяков передал свою галерею в дар городу Москве, «... художники решили отметить это событие и устроили всероссийский съезд в Москве. Третьяков понимал, что на этом съезде он будет центральной фигурой, в его честь будут говорить речи... За неделю до съезда он экстренно собрался и уехал за границу». Далее Николай Андреевич добавляет: «... а художников он любил больше всего. И все-таки и от их чествования уклонился »229.

Еще, пожалуй, более, чем праздники, не любил Третьяков громких торжеств и встреч с официальными лицами. Н.А. Мудрогель свидетельствует, что «... сам Павел Михайлович никогда не выходил из дома в галерею в те часы, когда там была публика, даже если там были его друзья или какие-либо знаменитые люди. За всю мою работу в галерее такого случая не было ни разу. Не появлялся даже и тогда, когда галерею посещали лица царской фамилии. Особенно это часто случалось в те годы, когда генерал-губернатором Москвы был брат Александра III — Сергей Александрович Романов. Он гордился, что в Москве есть такая достопримечательность — картинная галерея, — и привозил к нам своих гостей — иностранцев и своих родственников. И всякий раз спрашивал: “Где же сам Третьяков?” А Павел Михайлович нам, служащим, раз навсегда отдал строгий приказ: “Если предупредят заранее, что сейчас будут высочайшие особы, — говорить, что Павел Михайлович выехал из города. Если приедут без предупреждения и будут спрашивать меня, — говорить, что выехал из дома неизвестно куда”. Нам, конечно, это было удивительно. Честь-то какая! Сам царев брат, разные великие князья и княгини, графы, генералы приедут в мундирах, в звездах, в лентах, в орденах, в богатейших каретах, полиции по всему переулку наставят, начиная с самых каменных мостов, всех дворников выгонят из домов мести и поливать улицы. А он: “Дома нет!” Сидит у себя в кабинете, делами занимается или читает»230.

Николай Андреевич по-своему объясняет нелюбовь Третьякова к встречам с официальными лицами: «... похоже было, что он не любил носителей власти — ни светсхой, ни духовной. Помню, однажды нам сообщили, что “в галерею завтра прибудет Иоанн Кронштадтский”. А в то время этот поп пользовался такой славой, что за ним ходили десятки тысяч народа. Его считали святым. “Благословиться” у него почиталось великой честью. А Третьяков, как только узнал, что ему предстоит такая честь, сейчас же собрался и уехал на два дня в Кострому.

— Скажите, что меня экстренно вызвали по делам»231.