Павленков

«Он был “сочувствующий” — это несомненно. Однажды в нашей камере затеялся разговор о том, что можно делать для политического развития России, кроме террора. Я продолжал доказывать, что необходимо поднять уровень сознания в народе, что для этого необходимо идти с широкой проповедью культуры со стороны мирной интеллигенции и нелегально проводить только политические взгляды о необходимости изменения строя. Павленков резко возразил: просвещение подавляется, учитель превращен в казенную машину для обучения азбуке, а идейная работа требует совершенно “сверхсметных” качеств со стороны пропагандистов. Остается только один путь. Это — “террор”». Вслед за этим В. Г. Короленко приводит такой комментарий к этому эпизоду: «Меня поразил тогда решительный тон, прозвучавший в этом возражении. Вообще мягкий и слабый голос Павленкова звучал какими-то гневными тонами. Большинство собеседников с ним соглашались. Это носилось в воздухе… Это была сила вещей».

Подобное утверждение находим и в воспоминаниях еще одного павленковского товарища по несчастью С. П. Швецова. Ему также довелось коротать длинные месяцы вышневолоцкого заключения в одной камере с Флорентием Федоровичем. «Как ни возмутительно и по формам своим ни глупо было это постоянное преследование Ф. Ф. Павленкова со стороны администрации, — писал Швецов, — но я все-таки должен признать, что чутье не обманывало ее: Павленков, конечно, был одним из самых упорных врагов царской власти. Ко всему дому Романовых и к личности Александра II он питал глубокую ненависть, — иначе я не могу охарактеризовать его к ним отношения.

— Их всех нужно уничтожить без остатка, — говорил он мне не раз.

И это в его устах не было фразой, а являлось твердым убеждением, годами выношенным и много раз продуманным. В этом убеждении он стремился утвердить и других». Швецов рассказывает, что у него самого в вышневолоцкий период к царской власти давно уже было определенно отрицательное отношение, но в душе все еще сохранялся известный налет ореола, каким в то время в глазах многих еще было окружено имя Александра II. Но 19 февраля 1861 года, освободившее от позорного рабства миллионы русских крестьян, было для него, как и для многих русских людей, неотделимо от личности Александра II. «Флорентий Федорович немало потратил усилий и проявил настойчивость, чтобы свести меня с ложной, по его мнению, почвы, рассеять мои на этот счет заблуждения… — вспоминал Швецов. — Пока в России есть царская власть, до тех пор ни о какой народной свободе не может быть и речи. И где только возможно было, он старался эту власть хоть чем-нибудь дискредитировать…»

Поэтому, как бы ни конспирировал Флорентий Федорович свои убеждения, а утаить их от властей было непросто. Так что после относительно скорого освобождения весной 1879 года Флорентий Федорович непродолжительное время остается на свободе, занимается реализацией своих издательских начинаний.

19 ноября того же года происходит взрыв царского поезда под Москвой. А через два дня Флорентий Федорович оказывается в одиночной камере дома предварительного заключения. Он, безусловно, никакого отношения к данному акту не имел, но у него производят обыск и обнаруживают номер газеты «Народная воля». Этого было достаточно, чтобы он просидел в одиночке до марта 1880 года, пока не состоялось решение особой комиссии о высылке его в административном порядке в Восточную Сибирь. Тут же его обрядили в арестантские холщовые порты, рубаху и серый халат и доставили в Вышневолоцкую политическую тюрьму.

Эта тюрьма не вызывала того тягостного чувства, которое производили обычно другие подобного рода заведения царской империи. Возможно, причиной тому было, что смотрителем ее назначили отставного солдата Лаптева, внешне хоть и сурового формалиста, но не рассматривавшего заключенных как своих врагов, не стремившегося ущемлять без нужды их интересов.

Так, например, заключенные постановили, чтобы из рациона был исключен белый хлеб. Это считают роскошью. Желающие могли приобретать его за собственный счет. И некоторые из заключенных к утреннему ячменному кофе стали покупать себе бублики. Вот эти бублики и стали причиной разграничения всего населения Вышневолоцкой тюрьмы на две прослойки — «аристократов» и «демократов». «Ни Анненский с Павленковым, ни Короленко к “аристократам” не принадлежали, даже в такой мелочи не желая выделяться из среды остальных товарищей, не имевших средств позволить себе даже и такую скромную “роскошь”. В Пааленкове и Анненском, как людях значительно старших поколений, эту черту мы очень ценили», — заявлял впоследствии один из бывших заключенных.

В. Г. Короленко в «Истории моего современника» подробно описывает немало интереснейших подробностей своего совместного с Павленковым пребывания в Вышневолоцкой тюрьме.