Павлик Морозов [1976]

Над самыми их головами оглушительно ударил гром, косой дождь тугими струями захлестал по двору. Мотя и Дымов разом вскрикнули. Он, смеясь, схватил девочку за руку:

— Ой, бежим, пионерка! Скорей. А то утонем!

ГЛАВА VIII НОЧНОЙ ГОСТЬ

Татьяна сидела у окна, вглядываясь в темноту и кутаясь в шаль.

— И где его носит в такую непогоду… Федя!

— Чего, маманька? — откликнулся Федя из соседней комнаты.

— Где Паша?

— С Дымовым заговорился.

— Заговорился! Вон дождь какой находит…

Скрипнула дверь. Она быстро повернулась к порогу, но это вошел Кулуканов.

— Где Трофим? — спросил он глухо, не здороваясь.

— В сельсовете.

— Я подожду.

— Подождите… — пожала она плечами и ушла в соседнюю комнату укладывать спать захныкавшего Романа.

Кулуканов снял картуз, перекрестился и сел к столу, подперев ладонями голову. Долго просидел так, вздрагивая при звуках шагов, изредка доносившихся из-за окна.

В избу быстро вошел, почти вбегал запыхавшийся Данила.

— Дядя Трофим!..

Кулуканов опустил руки.

— В сельсовете. Заработался!.. — тихо, со сдержанной злостью произнес он. — Нагнал на него Дымов страху.

Он медленно поднялся.

— Дрянь дело, Данила!

— А чего?

— А того!.. Не должно быть завтра собрания! Потому конец тогда! Понимаешь? Конец!

— А что сделаешь?

— Придумать надо такое, чтоб собрания не было завтра. Только с Трофимом теперь не договориться, наверно. Запуган!

— Захаркина арестовали, вот и боится.

— Самим бы нам придумать что-нибудь!

— Не знаю…

Неслышно ступая, Кулуканов подошел к двери, что вела в соседнюю комнату, и прикрыл ее. Так же тихо вернулся к Даниле, прошептал:

— Убрать бы Дымова!

Данила молчал, сосредоточенно сдвинув брови.

— Слышишь, Данила?

— Можно убрать, Арсений Игнатьевич… — нерешительно сказал он.

— Сделай, Данилушка! — Кулуканов схватил его за плечи, потряс. — Сделай!

— Не я… — качнул Данила головой. — Есть такой человек. С Кубани переселенный.

— Сегодня надо! Ведь одна ночь осталась! Ежели решит завтра собрание в колхозе жить, тогда поздно будет.

— А человек этот здесь… У нас на огороде. Ему, Арсений Игнатьевич, все нипочем! Бежать он с Урала хочет. И наган у него есть.

— Данилушка!

— Ему бы только удостоверения от Трофима получить. Обещал Трофим… Он тогда сегодня же из района уберется. Сделает все шито-крыто, никто не дознается…

Кулуканов снова потряс Данилу за плечо:

— Как он с Трофимом повидается, сразу же приведи его ко мне.

— Я скажу ему, Арсений Игнатьевич…

— Так и сделаю! Чтоб неповадно было коммунистам в Герасимовку ездить… Где он сейчас, Дымов-то?

— У Потупчика.

— Прямо через окно — и концы в воду! — Кулуканов сжал кулак, резанул, им воздух. — Ночь, как раз подходящая.

Он долго надевал трясущимися руками картуз и, наконец, ушел.

Данила походил по избе, заглянул в соседнюю комнату.

— Ты Пашу не видел? — спросила Татьяна.

— Только мне и дела, что за ним смотреть!

Скоро явился Трофим Морозов, коротко бросил Даниле:

— Ты чего здесь сидишь?

Данила шепнул ему на ухо:

— Хромой пришел…

Трофим испуганно замахал руками:

— Уйди, уйди ты, бога ради, со своим хромым!

— Да ведь ты сам обещал, Дядя Трофим!

— Не вовремя пришел…

— Ведь восемь тысяч, дядя Трофим!

Трофим не ответил. Молча сел на лавку, расстегнул ворот. Ему вдруг стало душно. Восемь тысяч!.. В его воображении рисовались стопки хрустящих под пальцами зеленоватых и розоватых бумажек… деньги… много денег!

Он потер ладонью вспотевшую шею, рывком поднялся.

— Татьяна!

Жена откликнулась из соседней комнаты:

— Ну?

— Возьми детей и ступай к деду.

— Гроза вон какая!

— Идите! — зло крикнул Трофим. — Дела у меня, мешать будете. Быстро только, одним духом.

Он снова потер шею: «Восемь тысяч…»

— Пойдем, Данила. Ты веди его в избу, а я погляжу, нет ли кого на улице.

Они ушли, хлопнув дверью.

Татьяна отвела сонных Романа и Федю к деду и сейчас же вернулась домой. Ее беспокоило — где старший сын? Павел сидел за столом и жадно кусал ломоть хлеба, запивая молоком.

— Тебя, что ж, хворостиной домой надо загонять? Идем к деду.

— Зачем?

— Отец велел. Идем скорей, а то придет, осерчает.

Павел стоял, не двигаясь, занятый своими мыслями.

— Ну идем же, Паша.

Он вдруг сорвался с места, подошел к матери.

— Маманька… К нему хромой кулак с Чернушки придет?

Она рывком притянула к себе сына.

— Пашутка, сынок, не трогай ты отца, не путайся в его дела. Слышишь, сынок? Сердце у меня болит, прибьет он тебя!

Мальчик увидел перед собой бледное лицо матери, ее встревоженные, усталые глаза, и ему вдруг почти до слез стало жалко её. Она потрогала его лоб.

— Постой, да ты что горячий такой?

— Не знаю…

— Ох, горе какое! — вздохнула Татьяна. — Ты уж не ходи никуда. Совсем промок! Раздевайся и ложись.

— Да я ничего, маманька.

— Ложись, ложись… — говорила она, подсаживая сына на печь. — Ну, вот так. А я потом приду, горячим чаем напою. Спи, сынок.

— А папанька?

— Ничего, ничего, ты спи… Спи, милый! Вон какой большой уже вырос, а для матери все маленький…

Татьяна ушла. Павел закрыл глаза, потом снова открыл, поворочался на печи. Его знобило. Мысли в голове такие страшные, неясные, перепутанные — не поймешь, что делать… Да, что делать?