Павлик Морозов [1976]

— Да я шучу, мам… Мы часа через три вернемся, как раз к утреннику в школу поспеем.

— Ну то-то… — Татьяна увидела, как в соседнем дворе мелькнула фигура Данилы, и прибавила, понижая голос: — Эти… соседи наши не грозятся тебе?

— Не… — неопределенно ответил он, помолчав.

— А вчера Данила ничего не говорил, когда комиссия у них в сарае кулукановский хлеб раскопала? — допытывалась она. — Ты же их на чистую воду вывел.

— Молчит… не смотрит даже…

— Сколько хлеба загубить хотели! Окаянные!

Прибежал, тяжело дыша, Федя.

— Паш! Братко!.. Яшка спит — не добудиться!

Павел расхохотался.

— Так я и знал. Вот соня!

— Я его и щипал, и кулаком под бок, а он только мычит.

— Пошли сами?

— Пошли! — обрадовался Федя. — Дай я только мешок возьму.

Спустились с крыльца. Посреди двора Павел остановился, огляделся вокруг.

— Хорошее утро! Тепло!

— Ага… А я зиму люблю. Хорошо на санках! А трактор по снегу ходит?

— Ну ясно, ходит… Постой, а ты чего это босиком?

— А что?

— Ногу наколешь. Надень-ка сапоги.

— Жарко, — взмолился Федя.

— Надень, надень…

Вышли на улицу. Вдалеке сквозил осенний лес.

…Запыхавшийся Данила прибежал к Кулуканову.

— Ушел на болото… за клюквой…

Кулуканов молча надел картуз.

— Пошли к Сереге…

Дед сидел на крылечке, вертел папиросу. Увидев торопливо подходящего Кулуканова, поднялся, положил нескрученную папиросу в карман.

— Ушел на болото… — очень тихо сказал Кулуканов. — В самый раз!

Дед, не отвечая, заходил по двору, забормотал что-то. Наконец остановился, словно устал.

— Данила, — сказал он тихо, — дай его…

— Кого? — так же тихо спросил Данила.

— Нож… — выдохнул дед.

Данила долго не мог вытащить нож из-за божницы, у него дрожали руки. Наконец выдернул и бегом бросился во двор.

Дед яростно замахал руками, зашипел:

— Да не этот! Тот, горбатый, неси!

Данила исчез и сейчас же вернулся, пряча нож в рукаве.

— Вот он…

— Чего зубами-то ляскаешь? — хрипло сказал дед. — Иди!

— Он… не один пошел…

— С кем?

— С Федькой…

— Выдаст… — шепнул Кулуканов.

Дед вздрогнул.

— Обоих!.. Ну, ступай же! Чего стал, собачий сын? Стой! Я с тобой пойду…

Кулуканов смотрел им вслед и крестился.

…Усталые мальчики возвращались в деревню. Федя всю дорогу оживленно болтал.

Павел шел задумавшись, на вопросы отвечал рассеянно.

— Паш, а кто быстрее: волк или заяц?

— Волк, наверно.

— Паш, а у меня галстук будет, когда я торжественное обещание дам?

— А как же!

В березовых зарослях, где разветвляется тропинка, мальчики вдруг увидели деда Серегу и Данилу. Павел задержал шаг.

— Паш… Данила драться не полезет? — тревожно спросил Федя.

— Побоится при деде. — Павел всматривался вперед. — А ты иди сзади, отстань шагов на десять.

Он медленно приближался к старику.

— Набрали ягод, внучек? — Голос у деда вкрадчивый, ласковый.

— Ага.

— Ну-ка, покажь… Хватит на деда дуться-то…

Павел обрадованно и смущенно заулыбался, снял с плеча мешок.

— Да я не дуюсь, дедуня… Смотри, какая клюква. Крупная!

Он открыл мешок, поднял на деда глаза и отшатнулся: серое лицо старика было искажено ненавистью.

— Дедуня, пусти руку… Больно!

Тут мальчик увидел в другой руке деда нож, рванулся, закричал:

— Федя, братко, беги!.. Беги, братко!..

Данила тремя прыжками догнал Федю…

…На третий день искать братьев в лес пошла вся деревня. Двигались цепью, тревожно перекликались.

В желтом осеннем лесу было тихо и пусто.

Мотя бежала мимо осыпающихся осин и берез, мимо колючих елей, ноги ее утопали в шуршащих листьях. Рядом скакал мохнатый Кусака.

— Ищи, Кусака, ищи… — шептала она, задыхаясь. Пес прыгал, вилял хвостом, смотрел на девочку добрыми, понимающими глазами.

Она на секунду остановилась, озираясь, облизывая сухие губы, и снова побежала… Сколько она уже бежит? Час? Два?

Нет, с ними ничего не случилось! Они у тетки в Тонкой гривке.

Но почему же мать говорит, что их там нет?

— Ищи, Кусака… ищи!

Но Кусака исчез.

Вдруг до нее донесся гулкий собачий вой, от которого замерло сердце и сразу стало холодно.

Задыхаясь, она побежала на этот страшный вой, раздвинула кусты. Вот…

Мешок, рассыпанные ягоды… и кровь на желтых листьях.

Павел лежал, разбросав руки.

В отдалении, зарывшись лицом в валежник, лежал маленький Федя.

Запрокинув голову, Мотя бросилась прочь. Из горла вырвался длинный стонущий крик:

— А-а-а…

Все остальное было как в дыму. Она не видела, как вынесли из леса тела убитых, как вели в сельсовет упирающегося Данилу, не слышала, как Данила, заикаясь, бормотал что-то о Кулуканове, о деде Сереге…

…Всю ночь учительница не отходила от Татьяны, прикладывала к ее голове мокрое полотенце. Изредка учительница выходила на крыльцо и всякий раз видела одно и то же: за столом, под березкой, прижав к себе охотничье ружье, неподвижно сидит рыжебородый Потупчик. Неподалеку от него застыла Ксения, опустив голову на руки.

— Как Татьяна Семеновна? — чуть слышно спрашивал Потупчик.

— Бредит… — говорила учительница, держась за дверь, чтобы не упасть.

Ксения поднимала голову, шептала:

— Зоечка, вы бы поспали… Ведь третьи сутки на ногах… Я же здесь. Я посмотрю за Таней.

— Нет, нет, Ксения Петровна, какой там сон… — слабо качала головой учительница и снова уходила в избу.

Ксения вдруг закрыла лицо руками: