Павлов. Тайна расстрелянного генерала

Когда положил трубку, кровь отхлынула и лицо стало белым. Тоном приказа Дмитрий Григорьевич передал слова наркома обороны:

— Никаких действий против немцев велено не предпринимать. Наладить связь с армиями. Тебе, Иван Васильевич…

Павлов повернулся к Болдину, и тот замер, понимая, что решается его судьба. Павлов нервно закурил и глубоко затянулся.

— …тебе, Иван Васильевич, поручаю еще раз найти Кузнецова и уточнить обстановку. Командарм-2 выходит на связь. А вот Голубев пропал. Один раз позвонил, и больше никаких сведений из 10-й армии нету. Сейчас полечу туда, а ты оставайся здесь.

Вот и настала минута, решившая судьбу обоих генералов. Болдин побледнел еще больше. Даже ниточка под глазом начала подергиваться. Он вскочил и вытянулся: «…меня хочешь оставить на растерзание?» — кричали глаза.

И Фоминых отлично понял его состояние. Штаб становился самым опасным местом, которое через считанные минуты начнет терзать звонками Москва. И отвечающий за эту сумятицу будет наверняка обречен. Понимает ли это Павлов? Безусловно. Оттого он и рвется из Минска поближе к огню, в Белосток. И Болдин тут обречен. Ему ли, опытному штабисту, не знать этого? Обречен… Обречен… И Климовских это понимает. Хотя молчит. Ему из штаба никуда не деться. А для Павлова это единственный шанс уцелеть при первых разгромных окриках Кремля. Павлов, конечно, не должен упустить…

На глазах у изумленного комиссара полноватый коротконогий Болдин твердо шагнул навстречу командующему.

— Считаю ваше решение неверным! — хрипло произнес он, справившись с волнением. — Командующему нельзя бросать управление войсками.

Вот оно! Найдено!

Напряжение отпустило или, может быть, передалось Павлову. Глаза его загорелись гневом.

— Вы, товарищ Болдин, заместитель командующего. Предлагаю остаться вместо меня в штабе. Иного решения в создавшейся ситуации не вижу.

Вот когда он, кругленький обкатанный боровичок, показал свой характер. Молчаливый поединок взглядов одолел стоически. В другую пору сверкание глаз командующего вынесло бы его из кабинета, а тут обнаружились несгибаемая воля и упрямство. «Стреляй, а я не подчинюсь. А ты не выстрелишь», — казалось, говорил его опущенный взгляд.

— Вернее будет, если в Белосток полечу я, — произнес Болдин упрямо.

И Павлов, к удивлению Фоминых, отмолчался. Закурил. Вышел из кабинета. Потом вернулся.

Пронзительный звонок московского телефона снял воцарившееся оцепенение. Павлов и на этот раз удивил Фоминых своей медлительностью, неуверенностью. Трубку успел взять Болдин.

— Слушаю, товарищ маршал. Так точно! Не совсем. Павлов рвется в Белосток. Считаю, что командующему нельзя оставлять управление войсками. Прошу разрешить мне вылететь в 10-ю армию.

Неотрывно глядя на своего заместителя, Павлов опустился в кресло и с мрачным видом застыл.

«Все! — подумал Фоминых о нем. — Упустил свой шанс». Да и был ли он? Теперь уже казалось, что не был.

Звучный голос Тимошенко слышался из трубки, будто из соседней комнаты. Не разрешая вылет Павлову и Болдину, Тимошенко приказал немедленно наладить связь с армиями.

После разговора Болдин ушел в свой кабинет, который был втрое меньше, чем кабинет командующего, окна выходили во двор, на теневую сторону, и в помещении в летнее время, когда не топили, чувствовалась промозглость и стылость. Но теперь эта стылость принесла разгоряченному лицу Болдина облегчение и успокоение.

Некоторое время он сидел неподвижно, собираясь с мыслями и размышляя, пока поступившие сведения вновь не накалили воздух: немцы бомбили Белосток, Лиду, Гродно, Волковыск и другие города. Парашютные десанты блокировали во многих местах дороги и железнодорожные пути. Приграничные аэродромы разгромлены. Узнав о потерях, начальник ВВС округа генерал Копец застрелился. Это было грозным предзнаменованием. Болдин подумал и о себе.

Звонок из Москвы дал новое направление его мыслям.

— Почему Павлов не отвечает? — обрушился зычный голос Тимошенко.

Болдин среагировал моментально. Благополучие штаба теперь неразрывно связывалось с его собственным благополучием.

— Командующий связывается с 4-й армией! — четко отрапортовал он.

— Учтите, товарищ Болдин! — гремел в трубке голос наркома. — Никаких действий против немцев без нашего ведома не предпринимать. Ставлю в известность вас и прошу передать Павлову, что товарищ Сталин не разрешает открывать артиллерийский огонь по немцам.

В трубке захрипело. Болдин сорвался на крик:

— Как же так? Ведь наши войска вынуждены отступать. Горят города, гибнут люди!

Хрипение в трубке прекратилось, и голос Тимошенко обрел прежнюю разрушительную мощь:

— Разведку самолетами вести не далее шестидесяти километров.

— Какими самолетами? — Болдин перешел на шепот. — На аэродромах первой линии немцы вывели из строя почти всю нашу авиацию.

Пропасть разверзлась под ним. И все же он, чувствуя как отнимаются руки и ноги, договорил фразу, заранее обдуманную. И эта фраза, в конечном счете, спасла ему жизнь.

— Немец хочет овладеть Белостоком, — четко произнес он. — Прошу разрешения вылететь туда немедленно.

Нарком некоторое время раздумывал.