Паводок

– Будет странным, – неуверенно ответил Семка. – Такой ветер, а они дрыхнут, как цуцики.

Валька рассмеялся опять:

– Тебе не спится?

– Нет, – вздохнул Семка.

– Мне вот тоже не спится, – задумчиво сказал Орелик.

– Дописываешь? – деликатно полюбопытствовал Семка.

– Я и не знаю, – опять задумчиво ответил Валька Орлов, – допишу ли когда-нибудь…

Семка ничего ему не сказал. Пыхтя, он забрался в спальник, застегнул его до подбородка, притих. В приоткрытый полог палатки гляделось черное небо. Ветер негромко трепал брезентовую дверцу.

Притушив костер, влез в палатку Валька. Он быстро захрапел, теперь целый оркестр играл в тайге, а Семка никак не мог отключиться.

Ему представлялась звонкая зимняя аллея и девочка в конце ее, похожая на одуванчик.

Девочка проходила мимо него, проходила и проходила, как в куске фильма, который крутят много раз подряд, и вдруг Семка услышал плеск.

Он вздохнул и закрыл глаза. «Какой там плеск, – решил он. – Вокруг зима…» И уснул.

– Первая радиограмма от Гусева поступила вечером двадцать четвертого мая.

– Я не признаю эту радиограмму тревожной, требующей каких-либо действий отряда.

– А партии?

– Вы опять намекаете на лодку?

– Да.

– Но не могли же мы гнать вертолет ночью. Тем более что авиаторы могут садиться в темноте только в условиях аэродрома или хорошо освещенной и ориентированной площадки.

– Я не говорил про ночь.

– Будем считать, что мы это выяснили. В том, что у Гусева не оказалось лодки, в первую очередь виноват он сам, во вторую – Цветкова, в третью – Храбриков.

– Теперь о второй радиограмме. Утренней, от двадцать пятого мая. Когда стало ясно, что группу надо выручать, и как можно скорее.

– Меня не было в это время в поселке.

– Вы отсутствовали по служебным делам?

– Безусловно.

25 мая. 9 часов

Кира Цветкова

Она просыпалась рано, как бы искупая этим свои недостатки, деловито выходила из дому, не зная толком, чем заняться: геодезисты были в тайге, ей оставалось только следить за ними, поддерживать связь, получать информацию – опытные начальники групп знали свое дело и не нуждались в командирах.

В этот раз она проснулась так же рано, как и обычно, но решила перелистать студенческие конспекты, чтобы обновить в памяти порядок и систему геодезических измерений – время от времени это приходилось делать, чтобы не разучиться немногому, что она ухватила в институте.

Раскрыв тетрадку, заполненную аккуратным почерком, Кира уставилась в нее невидящими глазами. Ей было одиноко и страшно, она опять подумала о своей судьбе, вспомнила мечту о пединституте, о первышах, где все ясно, понятно, одинаково. Она даже в загородные походы никогда не ходила, и вдруг – начальник партии.

Кира оторвалась от тетрадки, обессиленно захлопнула ее, надела куртку. Единственное, что утешало ее и что у нее получалось, – отчеты. Она умела их оформлять, подчеркивала разделы, итоги, цифры разноцветными карандашами и поэтому числилась неплохим начальником партии. Но Кира понимала, знала: она только переписывает результаты чужого труда, она как бы примазывается к работе других.

Кира вышла из дому, побрела по улице, вдыхая сырой, туманный воздух. Делать ей было нечего – надо только зайти ненадолго к радистам, прочитать радиограммы групп, кому-то ответить, что-то просто принять к сведению.

Связь находилась в покинутом доме, который экспедиция отремонтировала и приспособила к своим нуждам. Хозяева избы исчезли и не появлялись, не предъявляли своих прав – наверное, перебрались в город, заколотив окна дощатыми крестами.

Кира вошла в дом, обтерев на крылечке липкую поселковую грязь.

– Кира Васильевна! – окликнул ее начальник радиостанции Чиладзе, худой, словно изможденный, грузин с огромными, казалось, во все лицо, грустными глазами. – Кира Васильевна! – повторил он. – Хорошо, что пришли, мы к вам посылать хотели. Тут две радиограммы от Гусева.

– Опять раньше работу кончили? – усмехнулась Кира, вспомнив Гусева, грубоватого, простодушного мужика, который вечно торопился работать, неизменно перевыполняя план, будто за ним кто-то гнался, кто-то его торопил.

– Одна вот вечерняя, – подошел к ней Чиладзе, протягивая бланк. – А эту сейчас приняли, первым утренним сеансом.