Паж герцога Савойского

— Эммануил, ты поцеловал мою сестру, которая будет твоей женой, а теперь поцелуй моего сына, который будет твоим племянником.

Герцог обнял мальчика, нежно прижал к груди и поцеловал в обе щеки.

— Ты помнишь обе клятвы, брат? — спросил король.

— Да, государь, одинаково хорошо и одну и другую, клянусь вам!

— Хорошо… теперь пусть меня оставят вдвоем с дофином.

Эммануил и Маргарита вышли из комнаты.

Но Екатерина осталась стоять на прежнем месте.

— Так что же? — сказал король, обращаясь к ней.

— Что, и я тоже, государь? — спросила Екатерина.

— Да, и вы тоже, сударыня, — ответил король.

— Когда король захочет меня видеть, он позовет меня, — сказала флорентийка.

— Когда наша беседа окончится, вы можете вернуться, позову я вас или нет… Но, — добавил он с грустной улыбкой, — вероятно, не позову, я чувствую огромную слабость… Но вы все равно возвращайтесь.

Екатерина хотела выйти сразу, но потом, видимо, передумала и, обогнув постель, наклонилась и поцеловала руку короля.

Потом она вышла, еще раз обведя комнату умирающего долгим обеспокоенным взглядом.

Хотя король слышал, как за Екатериной затворилась дверь, он выждал мгновение, а потом спросил у дофина:

— Ваша мать вышла, Франциск?

— Да, государь, — ответил дофин.

— Закройте дверь на засов и быстро возвращайтесь, поскольку я чувствую, что последние силы покидают меня.

Франциск поспешно повиновался; он задвинул засов и вернулся к постели короля:

— О государь, Боже мой, вы очень бледны!.. Что я могу для вас сделать?

— Прежде всего позовите врача, — сказал Генрих.

— Господа, быстрее, — крикнул дофин, обращаясь к врачам, — король зовет вас!

Везалий и Амбруаз Паре подошли к постели.

— Вот видите! — сказал Везалий своему собрату, которого он, видимо, предупредил, что королю вот-вот станет хуже.

— Господа, — сказал Генрих, — сил мне! Дайте мне сил!

— Государь… — сказал Везалий, колеблясь.

— У вас нет больше этого эликсира? — спросил умирающий.

— Есть, государь.

— Так в чем же дело?

— Государь, эта жидкость дает вашему величеству только кажущиеся силы.

— Не все ли равно, лишь бы это были силы!

— И злоупотребление ей может сократить жизнь вашего величества.

— Сударь, — прервал его король, — речь уже не идет о продлении моей жизни… Я хочу сказать дофину то, что должен ему сказать, и если с последним словом я умру, — это все, что я прошу.

— Тогда мне нужен приказ вашего величества: я уже сомневался, давая вам этот эликсир во второй раз.

— Дайте мне его третий раз, сударь, я так хочу! — сказал король.

Голова его ушла в подушки, глаз закрылся, по лицу разлилась смертельная бледность: можно было подумать, что он испускает дух.

— Но мой отец умирает, мой отец умирает! — воскликнул дофин.

— Поспешите, Андреас, — сказал Амбруаз, — король очень плох!

— Не бойтесь, король проживет еще три или четыре дня, — ответил Везалий.

И, не пользуясь на этот раз позолоченной ложечкой, он прямо из склянки налил несколько капель в рот короля.

Подействовал эликсир на этот раз медленнее, чем прежде, но не менее разительно.

Не прошло и несколько секунд, как у короля дрогнули лицевые мышцы, кровь, казалось, снова побежала по жилам, зубы разжались и открылся глаз, вначале мутный, но постепенно прояснившийся.

Король вдохнул воздух, или, скорее, вздохнул.

— О, — сказал он, — благодарение Богу…

И он поискал взглядом дофина.

— Я здесь, отец мой, — сказал юный принц, на коленях подвигаясь к изголовью постели.

— Паре, — сказал король, — поднимите меня на подушках и положите мою руку ему на шею, чтоб я мог опереться на него, сходя в могилу.

Врачи все еще стояли около постели. Андреас Везалий с ловкостью, которую дает знание строения человеческого тела, подсунул под подушки валики с дивана и поднял Генриха так, чтобы Паре смог уложить вокруг шеи дофина его парализованную руку, уже холодную и безжизненную.

Потом врачи скромно отошли.

Король сделал усилие и его губы коснулись губ сына.

— Отец, — прошептал мальчик, и из глаз его потекли слезы.

— Сын мой, — сказал ему король, — тебе шестнадцать лет, ты мужчина, и я буду говорить с тобой как с мужчиной.

— Государь!..

— Скажу больше: ты король, потому что вряд ли я могу еще на что-нибудь рассчитывать, и я буду говорить с тобой как с королем.

— Говорите, отец! — сказал юноша.

— Сын мой, — продолжал Генрих, — я совершил в своей жизни много ошибок, иногда по слабости, но никогда — из злости или ненависти!

Франциск сделал попытку что-то сказать.

— Дай мне договорить… Мне следует исповедоваться тебе, моему преемнику, чтобы ты их не совершал.

— Если эти ошибки, мой отец, и существуют, — ответил дофин, — то их совершили не вы.

— Нет, дитя мое, я отвечаю за них перед Богом и людьми. Одна из последних и самых больших, — продолжал король, — была совершена по наущению коннетабля и госпожи де Валантинуа. Я был ослеплен, я ничего не понимал… Я прошу у тебя за это прощения, сын мой.

— О государь, государь! — воскликнул дофин.

— И эта ошибка — то, что подписан мир с Испанией… то, что я отдал Пьемонт, Савойю, Брее, Миланское герцогство и сто девяносто восемь крепостей; взамен же Франция получила только Сен-Кантен, Ам и Ле-Катле. Ты слушаешь?