Паж герцога Савойского

Графиня держала дочь на руках. И мать и дочь, боясь вздохнуть, приникли к решетке, чтобы видеть, что произойдет.

Сначала они надеялись, что солдаты пришли не за графом, но надежды эти тут же рассеялись. Отряд остановился у дверей камеры, и стало слышно, как в замочной скважине поворачивается ключ. Дверь отворилась. Увидев представившееся ее взору зрелище, графиня чуть не вскрикнула от ужаса, но тюремщик будто предвидел этот крик:

"Ни слова, сударыня, ни звука, ни жеста, что бы ни случилось! Или…"

Он подумал, чем бы запугать графиню, чтобы заставить ее молчать, и, вытащив из-за пазухи узкий острый клинок, произнес:

"… или я заколю вашего ребенка!"

"Негодяй!" — прошептала графиня.

"О! — ответил тюремщик. — Здесь каждый за себя, и в глазах жалкого тюремщика его жизнь стоит жизни благородной графини!"

Графиня зажала рукой рот дочери, чтобы ребенок молчал. В себе же она была уверена и знала, что после угрозы тюремщика не проронит ни звука.

Вот что увидела графиня сквозь прутья решетки и что едва не заставило ее вскрикнуть, если бы не угроза тюремщика.

Впереди шли два человека в черном и несли каждый по факелу; за ними — человек, державший в руках развернутый пергамент, с которого свисала большая красная восковая печать; следом за ним — еще один человек в маске, закутанный в коричневый плащ, и последним шел священник… Они вошли в камеру один за другим, но графиня ни словом, ни движением не выдала своего волнения, хотя в полутьме коридора виднелась еще более зловещая группа. Прямо против двери стоял, опершись обеими руками на рукоять длинного прямого меча без ножен, человек в наполовину черном, наполовину красном костюме; за ним шесть братьев милосердия в черных рясах с капюшонами, прикрывающими лицо, с прорезями для глаз, держали на плечах гроб, а позади поблескивали дула мушкетов стоявших вдоль стены дюжины солдат. Два человека с факелами, человек с пергаментом, человек в маске и священник вошли, как я уже сказал, в камеру, и дверь за ними закрылась, оставив палача, братьев милосердия и солдат в коридоре.

Граф стоял, опершись о стену, и на ее темном фоне отчетливо выделялось его бледное лицо. Он пытался увидеть за решетчатым окном испуганные глаза, которые, он знал, не отрываясь, следят за происходящим. Как ни внезапно и ни безмолвно появились эти люди, он не сомневался в участи, ожидающей его. А если бы, по счастью, он и сомневался, эти сомнения продлились бы недолго.

Те двое, что держали факелы, встали по обе стороны от него; человек в маске и священник остались у дверей, а державший пергамент выступил вперед.

"Граф, — спросил он, — чиста ли ваша совесть пред Богом?"

"Да, насколько это возможно, — спокойно ответил граф, — мне не в чем себя упрекнуть…"

"Тем лучше, — продолжал человек с пергаментом, — поскольку вы осуждены, и я сейчас зачитаю вам ваш смертный приговор".

"Какой суд его вынес?" — насмешливо спросил граф.

"Всевластное правосудие герцога".

"По какому обвинению?"

"По обвинению, выдвинутому августейшим императором Карлом Пятым".

"Хорошо… Я готов выслушать приговор".

"На колени, граф! Осужденному на смерть подобает выслушивать приговор на коленях".

"Да, когда приговоренный виновен, но не тогда, когда он невиновен".

"Граф, законы для всех одинаковы: на колени — или мы вынуждены будем применить силу!"

"Попробуйте!" — сказал граф.

"Пусть стоит, — промолвил человек в маске, — только пусть осенит себя крестным знамением, чтобы отдать себя на милость Господню".

При звуке этого голоса граф вздрогнул.

"Герцог Сфорца, — сказал он, повернувшись к человеку в маске, — благодарю тебя!"

"О, если это герцог, — прошептала графиня, — может быть, его можно просить о помиловании!"

"Молчите, сударыня, если вам дорога жизнь вашего ребенка!" — еле слышно произнес тюремщик.

Графиня издала стон; граф услышал его и вздрогнул. Он отважился сделать жест, как бы говоривший: "Мужайтесь", а затем перекрестился, как предложил ему человек в маске, и громко сказал:

"Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа!"

"Аминь!" — прошептали присутствующие.

Тогда человек, державший пергамент, начал читать приговор. Он был вынесен именем Франческо Марии Сфорца по требованию императора Карла Пятого и осуждал Франческо Маравилью, агента короля Франции, на смерть; его надлежало казнить ночью в камере как изменника, шпиона и разглашателя государственных тайн.

В этот момент до ушей графа донесся второй стон, настолько слабый, что он один услышал его, точнее, догадался о нем.

Он взглянул в ту сторону, откуда до него донесся этот горестный вздох.

"Хотя приговор герцога несправедлив, — сказал он, — я принимаю его без волнения и гнева, но все же, поскольку, даже если человек не может защищать свою жизнь, он обязан защищать свою честь, я хочу обжаловать приговор герцога".

"И кому?"

"Моему повелителю и королю Франциску Первому в первую очередь, а затем будущему и Господу Богу! Господу Богу, под чьим судом все люди, а особенно князья, короли и императоры".

"Это единственный суд, которому ты доверяешь?" — спросил человек в маске.