Пажи, кадеты, юнкера [Исторический очерк]

Два резких удара в караульный колокол. Стремительно выбегающие строиться солдаты, и в незамедлительно наступившей тишине короткая команда: — «Смирно. Караул шашки вон!». За ней более плавное, но уже торжественно громко с обрывом последнего слова: Слу–ш–а-й, на к–а–р-а-ул!

И вот прошли годы. Много их прошло. Огонь и меч уничтожили миллионы людей, гибли и возникали государства, неслись смертоносные ураганы революций и бунтов. Но перед глазами моей памяти, не той, конечно, давно ушедшей в прошлое, юной и живой, а другой, уже дряхлеющей, все по–прежнему стоит тот незабываемый осенний день, начало нашей северной осени, августовский еще солнечный день, но уже с золотисто–оранжевыми листьями старого Петергофского парка. Временами набежит оттуда, от Ораниенбаума, от Красной Горки, от взъерошенной глади Финского залива ветерок и закружит быстро, золотой круговорот опавших листьев. Но солнце еще греет, голубеет небо, и в теплых солнечных лучах величественно, едва заметно покачиваются вековые деревья.

Я стою у большого окна, и в первый раз на мне расшитый золотом придворный мундир. Левая рука в замшевой перчатке сжимает золотой шишак с большим белым султаном черной кожаной каски. Как сейчас перед глазами ее звезда Св. Андрея Первозванного и незабываемые на ней слова: «За Веру и Верность».

Воспоминания о далеких школьных днях, о днях юности, о днях той молодости, где столько было надежд… которые полны неизменным чувством любви к нашему родному корпусу и благодарной ему памяти. Там, ведь, прошли эти счастливые годы, самые счастливые дни нашей молодой жизни.

Но не только одни воспоминания школьной скамьи и первых юношеских шагов связывают нас с корпусом, с Пажеским Его Императорского Величества корпусом. Для многих из нас это было время, когда впервые мы увидели блеск и торжественную красоту придворных церемоний, когда мы впервые переступили пажами и камер–пажами порог блистательного русского императорского двора. И эти впечатления навсегда врезались в нашу память, как заслуженная дань ушедшей теперь в невозвратное прошлое величественной красоте.

Обыкновенно в начале каждого учебного года, т. е. осенью, проходило назначение из состава старшего специального класса постоянных камер–пажей к высочайшим особам. Фельдфебель корпуса всегда состоял камер–пажом государя. К императрицам назначалось по два камер–пажа, выбиравшихся начальством корпуса из лучших учеников, если, само собой разумеется, не имелось особого указания их величеств. К великим княгиням назначалось по одному камер–пажу. Так же и к великим княжнам, достигшим совершеннолетия.

Кроме этих постоянных назначений, еще существовали особые наряды для несения придворной службы в случае больших церемоний и торжеств. Тогда пажи несли службу и при великих князьях. Помню, как в один из георгиевских праздников я состоял при великом князе Николае Михайловиче. Последний держался всегда весьма непринужденно и во время обеда все время шутил. После исполнения мною какого–то его поручения, он просто довольно сильно меня ущипнул. Это было, конечно, шутливым выражением благодарности.

Коронационные торжества, бракосочетания, погребения вызывали усиленные наряды и не только одного старшего класса, но иногда и двух и даже трех классов.

На дворцовых выходах и прочих церемониях камер–пажи и пажи находились и следовали за особами, при которых они непосредственно состояли. Они исполняли всевозможные поручения, на лестницах или поворотах слегка приподнимали и заворачивали длинный тяжелый трен придворных платьев, несли на согнутой в локте руке снятые накидки, мантильи и манто. На торжественных обедах они стояли или помогали в особых случаях придворным чинам.

В большие праздники, на Новый год или в Пасхальные дни надо было не только продолжительное и напряженное внимание, но требовалась и физическая выносливость. Стянутые в узкие мундиры с твердыми высокими воротниками, в белых лосинах и высоких лакированных ботфортах, с туго затянутым поясом и при шпаге, камер–пажи простаивали навытяжку целые часы, в то время, как государь и государыня, скрывая свое утомление, принимали поздравления.

В памяти остался пасхальный прием в Большом Царскосельском дворце весной 1911 г. На каникулы я уехал в Киев к моим родителям, но в Великую Субботу получил впервые телеграмму с отметкой: «служебная, вне очереди». Меня вызывали на придворную службу. В ту Пасхальную ночь я оставался один в вагоне курьерского поезда, мчавшего меня в Петербург.

По приезде, на второй день, в лучах весеннего солнца, игравшего на золоте наших мундиров, мы подъезжали в придворных экипажах к Царскосельскому дворцу. Внизу, в вестибюле главного подъезда мы встретили государя и государыню и, следуя за ними, медленно поднялись по широкой лестнице в большой зал.