Пажи, кадеты, юнкера [Исторический очерк]

Мы, конечно, не заставили себя ждать на месте. Вприпрыжку и вперегонку помчались обратно в наш кабинет. Но оставаться там было невозможно, так как стол со всеми признаками неоконченного ужина выдал бы место нашего пребывания, а кабинет не запирался на ключ. Уже на лестнице внизу слышался громкий голос «Папы» и тяжелые шаги поднимавшихся наверх офицеров. Правда, поднимались они не торопясь, но производили неимоверный шум гремевшими по ступенькам саблями. Испуганный метрдотель и лакеи–татары метались во все стороны, открывая свободные кабинеты и чуланы и размещая нас, кого в шкаф, кого под диван, кого за занавес, кого под стол. И с таким же успехом прятали наши пальто, шпаги и каски.

«Ну, вот я им покажу! Век будут помнить! Молокососы, да еще у Донона!» раздавался уже совсем близко голос «Папы». Уверения бегавшего вокруг него управляющего Донона, что никаких пажей здесь нет, и никогда не бывало, мало действовали на «Папу». Он продолжал грозить невидимым пажам всевозможными карами, уверяя, что узнал каждого из нас в лицо. Обойдя все кабинеты, и не найдя никого, по–видимому для поддержки своего престижа, «Папа» обрушился всей своей мощью на бедного управляющего. Это излияние его немного успокоило и, в конце концов, послышались его и остальных офицеров удаляющиеся шаги. Мы, конечно, были ни живы, ни мертвы и, думаю, представляли собой не весьма гордую картину, когда выползли из потаенных мест. Мигом расплатившись, мы столь ж быстро шмыгнули вон из негостеприимного Донона.

Несколько дней мы ходили как в воду опущенные, ежеминутно ожидая вызова к директору, изнемогая от неизвестности нашей судьбы. Я, как старший из бывших у Донона пажей, позвонил по телефону в Петергоф бывшему пажу — драгуну корнету Горбатовскому и передал ему, что по поручению некоторых из нас обращаюсь с весьма секретной просьбой выяснить, думает ли «Папа», как он грозился, подать рапорт относительно инцидента у Донона, и стал рассказывать ему в третьем лице происшедшее.

«Что ты мне очки втираешь!» — перебил и рассмеялся Горбатовский. «Ведь, сознайся, что и ты был там?» — «Да», — ответил я грустно, — «Ну хорошо» — продолжал Горбатовский, — «поговорю с «Папой» и разузнаю в чем дело. Завтра буду в городе и заеду в корпус». Еще сутки промучались мы. На следующий день, во время вечерних занятий, меня вызвали в швейцарскую. Это был Горбатовский. Поздоровавшись со мной, мы сели на ступеньках лестницы. «Вчера, — начал Горбатовский, — я не мог тебя успокоить, так как мы, слышавшие рассказ «Папы», обещали держать происшедшее в строжайшем секрете, теперь же «Папа», узнав состояние, в котором вы находитесь, рассердился, что вы могли подумать хоть минуту, что он, сам бывший паж, донесет на вас. Никакого рапорта «Папа» не собирался и не собирается подавать. На днях в собрании он рассказал некоторым из нас о вашей выходке. Правда, что он многих узнал в лицо и был весьма доволен и горд, что, дескать, напугал до смерти щенков и спас вас от непоправимого зла». Этой последней фразы я не понял и попросил объяснить, что она означает. «Да очень просто, — ответил Горбатовский, — в общем зале сидел плац–адъютант (фамилии я не помню) и когда «Папа» увидел вас высовывавшихся из–за парапета, пришел в ужас при мысли, что будет с вами, если этот последний заметит вас. Поэтому он решил действовать безотлагательно и так напугал вас, чтобы вы немедленно исчезли из стен Донона…». Я сознался, что «Папа» действительно так напугал нас, что вряд ли кто–либо из нас захочет еще раз посетить Донон. «Да, — прибавил Горбатовский, — Папа сказал мне: передай этим балбесам, чтобы хоть для приличия научились бы лучше прятаться. А то, что получилось: где сапог торчит из–под дивана, где шпора звякает из–под стола, где гардина неестественно колыхается. Прямо стыдно было перед метрдотелем».

Во время этого разговора я чувствовал, что слезы подступают к моим глазам. Не слезы успокоения за свою участь, но слезы восхищения перед человеком, прямота которого, не погубив нас на пороге жизни, дала нам урок, который нравственно был гораздо тяжелее, нежели совокупность всех наказаний, предусмотренных уставом о наказаниях.