Пазл

Выше было сказано, что после того, как хану Тиря привезли перекинутое через хребет мосластой клячи бездыханное тело Йондоза, снялись ногаи: вылезли из глубоких пещер Чертова городища, ушли с Лысой горы, скрылись в клубах пыли. Сказано было, но не добавлено: никто не заметил, как от черного огромного клуба пыли отделилось маленькое серое облачко и поплыло назад к уфимскому кремлю, – это четвертая жена Йондоза, красавица Ай, в неудержимой ярости мщения вознамерилась вырвать сердце у погубителя своего мужа. Схоронилась Ай, конечно же, в Ногайском овраге и стала ждать момента, когда Ванька из острога выйдет и беспечно куда-нибудь направится. Не долго ждала – вышел Ванька в ясный солнечный день за дубовые стены, подошел к реке, оттолкнул от берега неустойчивый челн, поплыл по Белой Воложке любимым делом заниматься – рыбу в глубокой воде из-под коряг доставать. Красавица Ай в другую долбленку прыгнула, следом поплыла. А Ванька заприметил лежащего в омуте двухметрового осетра – ничего и никого, кроме него, не видит и не слышит. Бесшумно коснулся борт лодки Ай кормы кровного врага, прыгнула она к Ваньке черной пантерой, хотя какие в Башкирии пантеры? – волчицей прыгнула, взмахнула острым кривым ножом, но долбленка – это не кобыла норовистая, не жеребец непокорный, которых любая ногайская девушка могла с детства усмирять; вмиг перевернулась утлая лодочка, и стала Ай вместо теплого воздуха холодную воду глотать. Ванька, конечно, нырнул, схватил ее за косы, на поверхность вытянул, потом на пологий берег вынес, к горячей груди мокрое трепыхающееся тельце прижал. Хотела Ай вонзить Ваньке в спину нож, но уж так крепко он ее к себе прижимал, так гулко стучало его сердце, что разжала она пальцы и выронила кривую смерть в речной песок. Что и понятно: ненависть – это та же любовь, только наоборот, через какое плечо в Белой Воложке перевернешься, так и выйдет. Полюбила красавица Ай ловкого Ваньку. Да и Ванька голову потерял. Но, как известно, не может православный во грехе жить, э-э… долго не может. Пошел Ваня к воеводе просить, чтобы дозволил в веру христианскую нового агнца ввести, ну и венчаться потом, конечно, по всем правилам. Нагой, как увидел Ай, так сразу разрешил ей стать Акулиной, но жениться Ваньке не позволил, потому что сам на Акулину глаз положил, так и сказал: “Не разрешаю тебе, Ванька, жениться, сам буду с твоей Акулькой жить, уж больно мне ее дикий нрав по нраву!”

Не мог Ванька воеводу ослушаться, но и Ай не могла старика воеводу полюбить – ему лет-то уже было не меньше тридцати! Один выход оставался – стать невестой Христовой. Остригла Ай черные косы, в руку толщиной, и ушла в только что созданный Христо-Рождественский женский монастырь на Большой Казанской, а родившегося чуть позже русоволосого сыночка ее, Мафусаила, отдали в Успенский монастырь, который потом тоже стал женским Благовещенским, а потом в безбожное время там чего только не было: и бани, и больницы, и черт-те что, прости господи! Не удивлюсь, Егорка, если там нынче торгаши да менялы какие-нибудь сидят – на чужой копейке себе рубль зарабатывают».

Сидят, где им еще сидеть, как не на намоленном месте? А Капитолина, жена Ваньки, что же?

«Про Капитолину небось спрашиваешь? Ну что Капитолина, поджала по-кержацки губы и перестала Ваньке детей рожать, вот и все».

История 4

«Неспешно, Белой Воложкой текло время, менялась Уфа, иногда по плану, высочайше утвержденному, иногда вследствие одного из многочисленных пожаров. Менялись в Уфе и воеводы. Как обычно, хорошего воеводу считали плохим, пока его не сменял новый. Если же старый воевода при сравнении с новым воеводой все равно оставался злодеем, мздоимцем, самодуром и прелюбодеем, то башкиры сочиняли про него протяжную песню, а русские – какую-нибудь повесть временных лет, и плохой воевода навечно оставался в исторической памяти. Спросишь, Егорка, оставался ли хороший?»

Спрошу.

«Тут дело обычное – сколько подвигов ни совершай, если сам не звенишь о них на каждом углу, в представлениях на награду не описываешь, благодарности в архив не подшиваешь, то твоих добрых дел вроде бы как и нет. Зато будь спокоен, промах твой, даже если онрожден одним лишь воображением верных друзей, и в поклепе зафиксируют, и шепот о нем по всем закоулкам пустят, а потом грозным приказом впишут в фолиант “История государства Российского”. Но объективно определить достоинства или недостатки государева, да и любого другого человека, сквозь туман веков весьма трудно. Вот был ли хорошим или плохим уфимский воевода Кондратьев? Да бог его знает! Известно только, что во время его воеводства, в 1670 году, в самый разгар преследования кержаков, старый уфимский кремль совсем обветшал, главная Михайловская башня развалилась, пушки с нее сняли и сложили в амбар. Что это означает? Как у нас на Руси реформа какая, так государство слабеет, в столице всякая шляхта заседает, смуту творит, а на окраинах крепости разваливаются, пушки в сараях ржавеют».