— Ну, будьте! Сейчас я вам все расскажу, а вы уберетесь отсюда спокойненько — pian’, pian’[95]. Словно бы ничего не произошло. Словно бы я не сказал вам ни словечка. Если вы думаете, что сейчас самое время для того, чтобы петушиться, так это дудки, господин петушок!.. Привет, Симеон. Я сейчас… В течение сорока восьми часов были приняты усиленные меры по укреплению границ, все немецкие службы — погранвойска, полевая жандармерия, гестапо — получили подкрепления.
— Вы не находите, что у вашего вина слабый привкус муската?
Тут Пират поперхнулся.
— Муската… Муската! Если хотите… А ведь и верно! Ладно… Господи, да придвиньтесь вы ко мне поближе! Ваши приметы — ваши, а не папы римского — были переданы по телеграфу на все посты после побега…
— …Клода, он же Огюст…
— Э, черт побери! — сказал Пират.
Он влил в себя остатки вина. Эме последовал его примеру. Пират опять наполнил стаканы. Эме засмеялся. Он по-прежнему смотрел в зеркало.
— Никого там нет?
— Никого.
— Хорошо. Вернее, не больно-то хорошо. Даже совсем не хорошо. У них у всех есть ваш словесный портрет.
— А фамилию мою они знают?
— К счастью, нет. А иначе мы с вами не сидели бы здесь.
— Хотите сигарету? — спросил Эме. — «Марешаль».
Пират взял сигарету, понюхал ее.
— Не часто видишь такие в табачных лавках… У них есть подробное описание примет одного из этих неизвестных с катера. Возраст, рост, походка, цвет волос, глаз и кожи — все у них есть.
Он покачал головой с видом знатока.
— Будь это уголовная полиция, вы бы уже сидели в тюряге.
— Сколько я вам должен?
— Ровным счетом ничего! Это я должен вам кое-что!
Глаза Торрея сияли каким-то нежным светом.
— Вы в курсе насчет Анжелиты? Ответьте мне, и я пошел.
— Немцы очень любят скульптуру Майоля.
Эме выплюнул табачную крошку и поставил на стол свой стакан.
— Эта малютка не такая, как другие. Ну, еще стаканчик на дорожку!
— Мне пора. У меня есть тут одно дельце.
— Пощадите! — с комическим видом воскликнул Пират.
— Я схожу на радиостанцию…
Глаза Пирата остекленели.
— На площадь со странным названием — улица Керуа…
Зрачки у высокого старика расширились.
— К специалисту по беспроволочному телеграфу… Зовут его…
Брови бывшего чиновника поднялись наподобие стрельчатых сводов.
— Позвольте-ка, их двое… это братья…
— Заткнись!
Посетители были в двух шагах. Торрей обслужил их, открыл кран, подставил лицо под струю воды, бросил на Эме взгляд, полный укоризны. Эме раскланялся, повернулся и пошел к дверям. Выходя, он закурил и увидел, что в кафе входит тип в серой паре и в широкополой фетровой шляпе.
Лонги невозмутимо направился к Кастилье по Совиной улице. На облупившейся стене доска Propagandastaffel[96] выставляла объявление отвратительного цвета — цвета бычьей крови.
Над французским переводом красовался орел, сжимающий свастику.
За партизанские действия и за допущенные акты насилия и саботажа, наносящие ущерб вермахту, поименованные:
ЭМИЛЬ КОНТ, лодочник,
ЛЮСЬЕН САЛЕТЕС, рыбак,
проживающие в Сен-Сиприене (Восточные Пиренеи), приговорены к СМЕРТНОЙ КАЗНИ И РАССТРЕЛЯНЫ 17 июня 1943 года.
Эме двинулся дальше. Холодный пот выступил у него на затылке, его бросило в дрожь.
На часах Кастилье было уже половина пятого. Надо было найти этих самых торговцев радиотоварами. Он перешел Басс и спросил, как пройти на улицу Керуа. Женщина, затянутая в корсет так, что походила на лангусту, процедила что-то сквозь зубы. Улица Керуа выходила на площадь Керуа. Там росли четыре платана, у которых на разной высоте были обрезаны верхушки; там же находился магазин и ремонтная мастерская радиотоваров под вывеской «Братья Венсаны». Венсаны, с «ы». Фамилия, которую не желал слышать Пират.
Эме вошел. В магазине с ним разговаривала дородная дама. Нет, братьев здесь нету. Да, радиоприемник готов. Он даже упакован. На пакете был соответствующий адрес: «В мэрию Палальды». Это стоило 724 франка. Он заплатил. Сверток был тяжелый, и Эме пришел в ужас, что эта штука разбередит его рану.