Пчелиный пастырь

Его речь напоминала разъяренные волны, накатывающие на прибрежную гальку Баньюльса.

— Это тот самый, — сказал он Сагольсу. — Только тогда он, ясное дело, не носил мундира.

Он стиснул руку майора.

— Карбональ у нас муниципальный советник, — сказал Сагольс.

— И член партии, — добавил Карбональ. — Для нашего дела это немаловажно.

Подле них с удивительной быстротой гримасничали игроки в трюк. Их мимика была назойливой. Есть два разряда людей, которых ничто совершающееся в мире не может оторвать от их занятия: картежники и рыболовы.

Обслуживала их все та же Фелипа.

— Ох, как я рада! Мы так по вас убивались! У немцев было ваше фото, и они везде его показывали. Анжелите тоже его показали. Сперва она сделала вид, что не знает вас, но потом уже не могла притворяться. Слишком многие видели вас вместе. Начиная с моего бывшего хозяина. Потом его арестовали…

Ладно, — сказал Карбональ. — Бери рюмку, малютка. И сними фартучек…

— А как же клиенты?

— Позовут тебя, когда ты им понадобишься. Тогда я надену твой фартучек и буду их обслуживать.

— Будет вам, мсье Карбональ. Так и быть, сам уж их обслужу, — сказал новый хозяин.

Исчезнувший уроженец Ниццы оставил по себе в ресторане только одну память: название «Уголок».

— Вот кто был говоруном. Этих хозяев бистро я всегда не выносила. Мы знаем, кто вы такой, мсье Лонги. Тогда-то мы вас не знали. Мы подозревали всех репатриантов. И беглых тоже, но репатриантов в особенности.

— Ах, вот оно что!

Он был на подозрении у Сопротивления так же, как и у абвера! Дальше ехать некуда!

— Немцы всюду совали шпиков. И вот вам, пожалуйста, история с катером.

— Это была чистая глупость.

— Не совсем. Мы знали, что один из тех, кто там был, давал информацию фрицам. Если бы не Ом…

— Ом! Это с Омом я вас видел! В «Балеарских островах»!

— Точно. Ом-то и спас всех!

— В том числе и меня.

— Да, но ваше возвращение еще больше все усложнило! После такой истории вернуться прямо волку в пасть! Ну да, в этом все были уверены… Надо было иметь наивность пленного, чтобы пойти на это! За вами следили всюду, даже в Баньюльсе. И там вы наткнулись на Пюига! Можно было подумать, что вы это сделали нарочно! Ну, короче говоря, за вами следили и наши, и люди из Тайной Армии.

— Пират?

— И братья Венсаны тоже.

— Ну, тут я рисковал немногим!

— Нет. Вы рисковали тем, что вас могли ликвидировать как подозрительную личность. Как того типа, который участвовал в деле с катером. Англичанина.

— Англичанина?

— Полно, это был берлинец чистой воды. Ну, для каталонцев-то все они на одно лицо. Чайки сыграли с ним в тарок на озере Лекат.

Люди, сидевшие за соседними столиками, уже нервничали. Они разыгрывали экстравагантную мимодраму, а в это время другие с головой ушли в тарок. Эти гримасы и восклицания — кошмарный сон. Луна! Отшельник! Справедливость! У меня Вселенная! Вселенная бьет.

— Стало быть, вас интересует Пюиг, — сказал Карбональ. — Я его видел. Он вас добром поминает. Уважает вас. Но видеть вас он не хочет!

— Это потому, что я уехал в Алжир?

— Нет. Никого он видеть не хочет — ни вас, ни кого другого. И Сагольса не хочет видеть. Никого. Его партбилет при нем. Но и только. Он даже не захотел выставить от партии свою кандидатуру на выборах. Можно подумать, что теперь для него существуют только горы.

Эме прочел на лице Карбоналя симпатию и огорчение.

— Он упрям, как аспрский осел! Я… не должен я говорить вам это… особенно я… только мне кажется, что Освобождение удовольствия ему не доставило.

— Он ничего не просил передать мне?

— Просил. Одно слово: «Либертат». И прибавил: «Он меня поймет, этот интеллегуй!»

На следующий день Лонги встал поздно. Солнце играло на мраморе «Грота». Раймон Верже наверняка был в школе. Когда дети уходили, Эме Лонги сидел в кафе напротив школы. Шагах в сорока он увидел Пюига. Как и все школьные учителя, он шел, заложив руки за спину, в просторной серой блузе. Он что-то сказал мальчишкам, осмотрелся вокруг, словно чувствовал, что за ним наблюдают — еще сохранившийся рефлекс подпольщика, — и вернулся на школьный двор.

VI

Это чувство — чувство того, что ты некогда пережил… Нет, это было не зимой… Но тоже была толпа. Ах, то был праздник в Коллиуре 15 августа! В тридцать девятом? Нет. В тридцать восьмом. На Эме произвело сильное впечатление многотысячное стечение народа в небольшом приморском городишке. Это походило на Зимний велодром, на праздник Четырнадцатого июля и на массовые сцены из советских фильмов, из романов Мальро. Откуда пришли они, эти люди, откуда пришли они на деревянные арены, на танцы и на освящение лодок? Несмотря на то, что все было в прошлом, дурное, казалось, было в настоящем. Это действительно был праздник, религиозный и мирской одновременно, и, однако, особенно по вечерам, когда тысячи людей стояли в ожидании прямо на балласте, а подрагивавшие на рельсах поезда устремлялись к Серберу или к Перпиньяну, возникало впечатление какого-то катаклического переселения народов, впечатление какого-то разрушенного до основания порядка, некоего огромного потрясенного Китая, великого сдвига.