Пчелы мистера Холмса

— Ах, это, — небрежно сказал я, махнув рукой. — Простая, но действенная ложь, к которой я и ранее прибегал в схожих случаях; я сказал ей, что вы умираете, а ваша жена бросила вас в беде. Одно то, что я произнес эти слова шепотом, должно было выдать меня, но обычно они открывают все двери.

Мистер Келлер посмотрел на меня с некоторой брезгливостью.

— Ну вот еще, — сказал я и отвернулся.

В передней части магазина мы наконец набрели на престарелого владельца, маленького морщинистого человечка, вновь занявшего свое место за конторкой. Одетый в грязный садовый халат, он нагнулся над книгой, стискивая в трясущейся руке увеличительное стекло, применяемое им для чтения. Тут же лежали коричневые перчатки, наверное, мгновение назад стянутые и положенные на конторку. Дважды его сотряс жесточайший кашель, заставив нас обоих вздрогнуть. Я поднял палец к губам, призывая своего спутника к молчанию. Но, как и говорил мистер Келлер, владелец не замечал никого в магазине — я прошел в двух футах от него, заглянув в увлекший его объемный том: книгу о топиарии. Страницы, что я увидел, были иллюстрированы тщательно выполненными изображениями кустарников и деревьев, которым стрижкой были приданы очертания слона, пушки, обезьяны и чего-то вроде погребальной урны.

Стараясь не шуметь, мы вышли из магазина и в гаснущем свете уходящего дня, прежде чем расстаться, я попросил своего клиента еще об одном:

— Мистер Келлер, при вас находится предмет, который может быть мне полезен.

— Только скажите.

— Фотография вашей жены. Мой клиент неохотно кивнул.

— Пожалуйста, если она вам нужна.

Он достал фотографию из пальто и не без настороженности дал ее мне.

Ничтоже сумняшеся я убрал фотографию в карман и сказал:

— Благодарю вас, мистер Келлер. Сегодня ничего больше делать не стоит. Желаю вам самого приятного вечера.

На этом мы распрощались. Я не замедлил удалиться, унося с собой образ его жены. По дороге катили омнибусы и двуколки, кэбы и пролетки, неся людей домой или куда-то еще, а я лавировал среди прохожих на тротуаре, уверенно стремясь на Бейкер-стрит. Мимо проехало несколько повозок, увозя остатки овощей, доставленных в столицу на рассвете. Скоро, я знал, Монтегю-стрит станет такой же тихой и безлюдной, как любая деревня с наступлением ночи; а я в это время буду, откинувшись в кресле, смотреть, как голубоватый дым от моей сигареты поднимается к потолку.

Глава 9

К рассвету записка для Роджера бесследно покинула сознание Холмса; она пролежала в книге не одну неделю, пока книга не понадобилась ему для работы и он не нашел сложенную бумажку, помещенную между главами (диковинное послание, написанное его рукой, но он не мог и представить, что писал его). Были и другие сложенные бумажки, спрятанные в его многочисленных книгах и в конечном счете потерянные — неотправленные срочные послания, престранные памятки, списки имен и адресов, вдруг стихотворение. Он не помнил, как прятал частное письмо от королевы Виктории или театральную программку, сберегаемую им с поры его непродолжительного сотрудничества с Шекспировской компанией «Сасанофф» (он играл Горацио в лондонской постановке «Гамлета» 1879 года). Не помнил и того, как убирал для сохранности между страниц «Раскрытия тайн пчеловодства» М. Куинби грубый, но подробный рисунок пчелиной матки — его в двенадцать лет нарисовал Роджер и сунул под чердачную дверь позапрошлым летом.

Но Холмс не заблуждался насчет нарастающего ослабления памяти. Он знал, что вполне может неточно восстановить прошлые события, особенно если они принадлежали уже недоступной ему действительности. Что подверглось пересмотру — и что осталось правдой? И что пока известно наверняка? Еще важнее — что именно забылось? Он не знал.

Он держался основательных материй — своей земли, своего дома, своих садов, своей пасеки, своей работы. Он наслаждался своими сигарами, своими книгами, иногда стаканом бренди. Он благоволил к вечернему ветерку и послеполуночным часам. Он точно знал, что присутствие говорливой миссис Монро нередко досаждало ему, а ее обходительный сын всегда был милым, желанным товарищем; но и тут его мнемонические ревизии подправили истину: он вовсе не отнесся доброжелательно к мальчику, впервые увидев этого застенчивого, угловатого юнца, неласково поглядывавшего из-за материнского плеча. Ранее он взял за обязательное правило никогда не нанимать экономок с детьми, но у миссис Монро, недавно овдовевшей и нуждавшейся в постоянном месте, были самые лучшие рекомендации. Да и найти надежную помощницу стало затруднительно, особенно пребывая в сельском отшельничестве, так что он без обиняков сказал ей, что она может оставаться при нем до тех пор, пока деятельность мальчика ограничивается гостевым домиком, пока его работе не воспрепятствует малейший шум, который произведет ее сын.

— За это бояться нечего, сэр, обещаю. Мой Роджер не причинит вам беспокойства, я прослежу.

— Вы меня поняли, да? Пусть я отошел от дел, но я по-прежнему крайне занят. Я попросту не позволю отвлекать себя без надобности.