Пчелы мистера Холмса

— Он уже ушел оттуда?

— Боюсь, что да, ушел.

— Уж давно пора было.

Или о негромком разговоре по телефону с Андерсоном, когда он уведомил его о смерти Роджера, растолковал, где найти тело, и предостерег Андерсона и его людей от приближения к пасеке:

— С моими пчелами что-то не так, поэтому будьте осторожны. Заберите мальчика и сообщите обо всем его матери, а я схожу к ульям и завтра расскажу вам о том, что выяснил.

— Мы сейчас будем. Сожалею о вашей потере, сэр. Правда.

— Поспешите, Андерсон.

Или о том, как порицал себя за то, что избегал миссис Монро и не поговорил с нею сам, за то, что не умел донести до нее свое сострадание, разделить с нею свою боль, стоять с нею рядом, когда Андерсон и его люди заходили в дом. Пораженный, как громом, смертью Роджера и самой мыслью о том, чтобы сказать его матери правду, он поднялся в свой кабинет, закрыл и запер дверь, позабыл вернуться на пасеку, как собирался. Он сел за стол и стал делать запись за записью, едва улавливая смысл писавшихся второпях фраз, слыша, как ходят снаружи и как зарыдала внизу миссис Монро (гортанный вой, задыхающийся плач — глубокая скорбь, которая пронеслась сквозь стены и потолки, прокатилась по коридорам и пресеклась так же внезапно, как началась). Через несколько минут в дверь постучал Андерсон:

— Мистер Холмс… Шерлок…

Холмс нехотя впустил его, очень ненадолго. Но о чем они разговаривали — что Андерсон предлагал, с чем Холмс соглашался, — напрочь выпало у него из памяти.

И в наступившей после тишине, когда Андерсон со своими людьми уехали, посадив миссис Монро в свой автомобиль и положив тело мальчика в карету «скорой помощи», он подошел к окну, за которым видел одну лишь кромешную тьму. Но кое-что ему все же увиделось — пугающий образ, который он не сумел совсем прогнать из памяти: глаза Роджера на лугу, его широкие зрачки, вроде бы внимательно глядящие вверх, но на самом деле невыносимо пустые.

Опять сев за стол, он немного отдохнул, нагнувшись вперед и прижав большие пальцы к глазам. — Нет, — невнятно сказал он, качая головой. — Неужели? — сказал он вслед за этим громко и поднял голову. — Разве это возможно?

Он раскрыл глаза и посмотрел по сторонам, словно ожидая кого-то увидеть. Но, как всегда, он был один в своем кабинете, за своим столом, и рассеянно потянулся за ручкой.

Его взгляд упал на писания перед ним: стопы страниц, кучи бумажек — и неоконченная рукопись, схваченная резинкой. В последующие часы, до самого рассвета, он уже почти не думал о Роджере, и ему не приходило в голову, что мальчик садился в это самое кресло и вчитывался в историю миссис Келлер, дожидаясь завершения рассказа. И все-таки тем вечером что-то вдруг побудило Холмса дописать его — взять чистую бумагу, приняться измышлять на пустом месте некую развязку.

А потом слова будто бы пошли прежде мыслей, легко заполняя страницы. Слова сами толкали его руку вперед, одновременно унося его назад, назад, назад, — за сассекское лето, за недавнюю поездку в Японию, за обе Великие войны — в мир, который цвел, перетекая из конца одного века в начало другого. Он не прекращал писать до восхода солнца. Он не останавливался, пока не извел почти все чернила.

Глава 16

III

В парке Физико-ботанического общества

Как подтверждают опусы Джона, я нередко бывал не слишком щепетилен в расследовании и не всегда бескорыстен в своих поступках; в этой связи, дабы сказать правду о моих намерениях касательно фотографии миссис Келлер, нужно признаться, что никакой действительной нужды в ней не было. Дело было раскрыто еще до ухода из магазина Портмана тем вечером, в четверг, и я мог бы тогда же сказать все мистеру Келлеру, если бы лицо этой женщины не влекло меня по-прежнему так сильно. Я знал, что, отложив последний разговор, я смогу вновь увидеть ее, но в лучших обстоятельствах.

Фотография тоже была нужна мне по причинам личного свойства, и я хотел оставить ее у себя в счет платы. В тот вечер, когда я сидел в одиночестве у окна, эта женщина по-прежнему легко прогуливалась в моих мыслях — зонтик поднят высоко к солнцу, оберегая алебастровую белизну ее кожи, — а ее застенчивое лицо смотрело на меня с моего колена.