Печали американца

— Просто ты боишься.

— Просто я работаю.

— Ты будешь об этом жалеть. Когда папа умер, тебя не было рядом. Ты не виноват. Ты пробыл с ним чуть не неделю, ты не можешь надолго бросать своих пациентов, любой отъезд тебе надо планировать заранее, я все понимаю, но когда он умирал, тебя рядом не было и глаза ему закрыл не ты. И я знаю, что ты об этом жалеешь, сам говорил. А сейчас у тебя есть возможность узнать что-то про его жизнь, вставить на место недостающий кусочек.

Я попросил время на размышление, попрощался и повесил трубку. Потом сидел на кухне и смотрел через стеклянную дверь на деревья в саду. Мне вдруг вспомнилось, как однажды я навещал отца в больнице. Кроме нас двоих, в комнате никого не было. Я просмотрел лист назначений и спросил:

— Боли есть?

Он еле заметно улыбнулся:

— Скорее неприятные ощущения. В носу от трубок этих кислородных, черт бы их побрал. И чешется иногда, то тут, то там. А болей нет.

В этот момент вошла сиделка. Отец, заслышав звук ее шагов, наклонил голову набок и рявкнул, словно герой военного фильма:

— Стой, кто идет!

Молодая симпатичная медсестричка наклонилась, почти прижимаясь щекой к его лицу. С ласковой улыбкой она потрепала отца по плечу:

— Свои.

Редкостное сочетание стоицизма и чувства юмора делало отца любимцем медсестер, санитарок и администрации инвалидного дома, причем эта сила обаяния действовала как волшебный эликсир и на его собственное душевное состояние. Он и в лечебнице мог радоваться жизни, хотя знал, что умирает, что никогда отсюда не выйдет, что единственные доступные ему зрелища — вид из узкого окошка и интерьер столовой, где люминесцентные лампы освещали его престарелых товарищей по несчастью, их кресла-каталки, согбенные спины и слепые глазницы, уставленные в никуда. Были там и ходячие, но с деменцией. Я помню старуху, которая за обедом не смогла донести вилку до рта. Вилка упала на пол, старуха вскочила и принялась издавать коротенькие отчаянные вопли, перемежавшиеся одним только словом:

— Помогите! Помогите!

Хомер Петерсен, один из соседей отца по столу, был в здравом уме, зато во время еды у него постоянно текло и сыпалось изо рта, так что белый бумажный слюнявчик, который на него надевали, чтоб не запачкать рубашку, к концу обеда напоминал разноцветную абстрактную композицию. Третьим их сотрапезником был его брат-близнец Милтон, не человек, а каменное изваяние, способное только кивать да хрюкать. Даром общения мать-природа братьев наделить забыла.

— Хомер и Милтон! Гомер и Мильтон! — сокрушался отец. — Боюсь, большие надежды, которые возлагали на них родители, обернулись крупным разочарованием.

Несмотря на свое окружение, по большей части находящееся на грани, за которой «дальше — тишина», отец в силу какого-то непотопляемого достоинства держался. За все время нашего разговора он «уплыл» от меня всего раз. Я много раз до этого видел, как он погружался в воспоминания или какие-то свои мысли. В детстве мне было довольно просто окликнуть его. У него на лице появлялось чуть ошеломленное выражение, потом взгляд снова фокусировался на мне и он с улыбкой продолжал прерванную беседу о климатических условиях, или исландских сагах, или жизни крота обыкновенного. По мере того как я рос, мне становилось все сложнее и сложнее вытаскивать его из этих глубин, как будто я разучился. Порой он прятал от меня глаза, порой я прятал глаза от него. В тот мой приход, когда я понял, что он от меня далеко, я напомнил ему про матч. Под конец жизни он перестал смотреть кино, да и книг читал все меньше, но американский футбол по-прежнему оставался его страстью. «Викинги» в тот день проиграли со счетом 24:17, это я помню со всей отчетливостью.

Я позвонил Инге и сказал, что еду с ней.

Во время нашего путешествия я узнал, что Инга еще раз была у Эдди, которая по-прежнему не собиралась расставаться с письмами и не желала говорить Инге, что в них, но клялась, что не давала их читать ни Бургерше, ни кому-то еще. Продавать их Инге она не торопилась.

— Если письма попадут ко мне, весь архив Макса окажется в моем распоряжении, а ей это не по вкусу, поэтому, наверное, она и не продает. Хотя, с другой стороны, чем лучше будут наши с ней отношения, тем лучше будет всем нам, а в особенности Соне, хотя она не собирается иметь ни с Эдди, ни с ее сыном ничего общего и об анализе ДНК отказывается даже говорить.

Мы и Генри помянули. Он прислал Инге окончательную редакцию своей книги «Макс Блауштайн: перипетии жизней».