Печали американца

Она шагнула к кровати и поправила подушку под Лизиными кудельками, что было совершенно не нужно, но давало племяннице возможность подвигаться.

— Тетя Лиза, вам надо отдохнуть, — сказала она.

На старческом личике появилась слабая улыбка.

Лорелея разгладила руками покрывало, потом коротким яростным рывком приподняла край матраса и заткнула под него простыни и одеяла.

— Хорошо? Туго? — спросила она, наклоняясь над теткой.

Лиза смежила веки и снова улыбнулась.

Лорелея повернулась к нам:

— Тете Лизе пора спать.

С этими словами она выразительно посмотрела на дверь.

Мы все поняли. Она шла за нами следом, энергично припадая на одну ногу. Прежде чем выйти из дома, Инга на мгновение задержалась на веранде.

— А где сгоревшая Лиза?

— Не здесь, и посмотреть ее нельзя. Тетя Лиза согласилась показать только композиции с вашим отцом.

— Должно быть, все эти куклы были сделаны много лет назад, — сказал я, — когда глаза видели. Сейчас у нее такие катаракты…

Лорелея застыла, как от удара, и, выдержав паузу, ответила:

— Разумеется, теперь исполнение на мне, но все задумки и все руководство за тетей Лизой.

Память не сохранила ни прощального рукопожатия, ни самих слов прощания, так что их скорее всего не было. Мы прошли через веранду и, увязая в опавшей листве, добрались до машины. Наш белый взятый напрокат автомобильчик сиротливо ждал нас, припаркованный на неприглядной провинциальной улице. У меня даже сердце сжалось.

Некоторое время мы ехали молча. Я смотрел на черный асфальт дороги, на линии проводов впереди, на желтые и красные купы деревьев, вспыхивавшие то тут, то там и нарушавшие монотонность плоского ландшафта. Холодный воздух из открытого окна свистел мне в ухо.

— У меня как-то был пациент, — прервал я молчание, — который, до того как его госпитализировали, четыре года ни с кем не разговаривал. Привезли его отец и мачеха. Он, оказывается, бросился на нее в гараже с совковой лопатой. Первые несколько месяцев в ответ на мои слова либо кивал, либо качал головой, вот и все общение. Поскольку он все время молчал, я иногда читал ему вслух, чаще всего стихи. Хотя внешне он оставался совершенно безучастным, я чувствовал, что ему нравится. Анамнез его я представлял себе очень приблизительно. Со слов отца, у матери было «плохо с сердцем», она умерла, когда мистеру Б. было семь лет. Потом он рос, все было нормально, и вдруг в один прекрасный день замолчал. Я попробовал поговорить с ним о том, что произошло в гараже, реакции ноль. Мы работали с ним несколько недель, и я решил поднять эту тему еще раз. Он взял у меня со стола лист бумаги, ручку и написал: «Это был не я».

Инга несколько секунд не отвечала, потом кивнула.

— Похоже, что при этих родах Лиза и ребенка потеряла, и себя, словно вся вытекла из собственного тела. Она перестала чувствовать. Вообще.

Она посмотрела в окно, опять помолчала и, наконец, сказала:

— Ну ладно, предположим, это была тайна, страшная тайна, которую хранили долгие годы, но нам-то это ничего не объясняет. Про папу мы ничего не узнали.

— Ну да, кроме того, что он умел держать слово.

— Так это и раньше было известно, — отозвалась Инга.

— Да, — сказал я. — Это и раньше было известно.