Печали американца

— Не-е-ет, не сейчас, — канючила Эгги. — Ну мамочка, ну миленькая, ну любименькая, ну пусть так побудет, ну пожа-а-а-луйста, ну молю тебя!

Я торжественно пообещал, что ее арт-объект простоит несколько дней в целости и сохранности, но себя попросил выпустить, потому что утром мне на работу. Такой вариант ее вполне устроил, и как только стороны пришли к соглашению, Миранда помогла дочери высвободить меня из пут. Пытаясь раздвинуть паутину бечевок, она ненароком задела мою лодыжку, и от этого случайного прикосновения меня охватила какая-то глупая радость, но я тут же подумал о Лоре и вспомнил, что завтра собирался ей позвонить. В общем, так запутался, что самому смешно.

Поскольку посидеть в гостиной теперь не представлялось возможным, я пошел наверх, в библиотеку. Мне хотелось почитать. Покончив со статьей из «Сайенс», показавшейся мне беспомощной, я снял с полки книгу Винникотта «Размышляя о детях» и открыл ее на том месте, где он пишет о своей работе педиатром, о том, какое удовольствие доставляло ему лечение детского тела, о важности физического осмотра в психиатрической практике: «Человеку нужно, чтобы его видели». Я так отчетливо помню эту цитату не только потому, что меня поразила ее точность, но и из-за шагов, раздавшихся на лестнице именно в тот момент, когда я ее читал.

Моя первая мысль была про Лейна, но я твердо знал, что входная дверь заперта и потолочный люк тоже. Тем не менее я застыл, слушая, как кто-то осторожно поднимается по ступенькам. Это оказалась Миранда. Она застыла в дверях, внимательно глядя на меня. За сегодняшний вечер это был второй ее визит. Сейчас на ней был белый махровый халат, распахнувшийся ворот открывал голую кожу чуть повыше грудей. Она вошла в комнату и села в кресло напротив:

— Я давно собираюсь вам кое-что сказать. Я никогда этого никому не говорила, но с вами мне хочется быть откровенной.

— Извольте, — ответил я, не пытаясь скрыть своего удивления.

— Помните, я вам как-то рассказывала о дяде Ричарде, младшем брате отца?

— Да. Он ведь, кажется, умер?

Миранда кивнула. Глаза ее стали задумчивыми.

— Он был человеком мягким и довольно зажатым, подбирал слова, когда говорил, но умница и с хорошим чувством юмора. Отец всегда удивлялся: как это Ричард столько цифр держит в голове? А моя младшая сестра Элис даже спросила, нельзя ли ей посмотреть, как у дяди Ричарда держатся цифры в голове. Мои бабушка и дед с отцовской стороны умерли, и мы с сестрами были к Ричарду очень привязаны, но ко мне он относился по-особому. Я рисовала ему картинки, и он их очень серьезно воспринимал, обсуждал со мной. Одна даже висела у него в кабинете в рамке — его портрет. Я нарисовала его, когда мне было девять. Помню, как я старалась получше изобразить одежду. Он был франт, обожал красивые рубашки мягких тонов. Время от времени ездил в Майами и привозил нам оттуда подарки. Однажды я получила от него книгу с пастелями Дега и из-за этого почувствовала себя очень взрослой и значительной.

Миранда обхватила себя за плечи, голос ее дрогнул.

— Седьмого мая восемьдесят первого года раздался телефонный звонок. Мне было одиннадцать с половиной лет. Отец взял трубку и вымолвил только одно слово: «Ричард». У него был очень страшный голос. Труп дяди Ричарда нашли ночью в трущобах Западного Кингстона со следами ножевых ранений и побоев. Началось следствие, но найти никого не удалось. У полиции не было версий.

Миранда конвульсивно вздохнула и продолжала:

— На похороны приехал какой-то американец, которого никто из нас не знал. Высокий такой, красивый, очень нарядный. Я, глядя на его костюм, подумала, что у него куча денег. Он подошел ко мне и говорит: «Ты, наверное, Миранда? А я друг твоего дяди Дика. Он мне много рассказывал, какая ты талантливая». Я даже ответить не успела, потому что подошел папа. Он ничего особенного не сделал, просто кивнул этому человеку, нельзя сказать, что невежливо, и увел меня. На похоронах папа ни слезинки не проронил. Все случилось после. Я ночью слышала их с мамой разговор. Он сказал: «Вот так живешь и не знаешь, что творится в собственной семье», а потом плакал навзрыд.

Когда мне было тринадцать лет, мы приехали на Ямайку на похороны моей двоюродной бабушки Ивонны, и там был один мальчик, постарше меня, наверное, какая-то родня, но я его не знала. Звали его Фредди. Я что-то сказала ему про несправедливость смерти в молодом возрасте, дескать, тетя Ивонна была старая, а дядя Ричард умер совсем молодым. Он на меня как-то странно посмотрел, его аж перекосило, и бросил: «Дон Педро».

Я заморгал.

— Ну, это как педераст. Эрик, я просто упала. Я в жизни ничего такого о Ричарде не думала. Это было немыслимо, я так прямо Фредди и заявила, и тогда он…

Голос Миранды упал до шепота.

— И тогда он сказал мне, что дядя Ричард приставал «со всякими гадостями» к одному мальчику, знакомому Фредди. Я поверить не могла…

По щеке Миранды катилась слеза, она ее смахнула.

— Мы ведь ничего не знали. Он всю жизнь скрывал…

— Его убийство было как-то связано с его ориентацией?