Печали американца

У меня перехватило дыхание, я даже закашлялся. Как-то летом мы с Джини ездили во Францию к Максу, Инге и Соне, которые снимали домик в Параду, неподалеку от Ле-Бо-де-Прованс. В память врезалось улыбающееся лицо Макса при вздрагивающем свете свечей, когда мы все вместе ужинали на открытой веранде. Попыхивая зажатой в зубах сигаретой, он поднял тост за лето, за хорошую жизнь и за семью.

Соня посмотрела на меня:

— Что, совсем ужас?

Я отрицательно помотал головой, а она продолжала с облегчением:

— Это октавы, та же стихотворная форма, что и у Байрона в «Доне Жуане». Обычно они производят несколько комический эффект, но мне хотелось использовать их для серьезного материала.

Она замолчала, а мне почему-то вспомнился мистер Т. со своими лингвистическими выкрутасами и безумными рифмами.

— Дальше должен идти кусок про одиннадцатое сентября, но я не в состоянии его написать. Я все время пытаюсь, но ничего не получается. Слишком тяжело. Может, я так и оставлю пропуск — пусть будет пустое место, просто дата, и все.

Соня опять посмотрела на меня. Взгляд ее вдруг стал горячим, даже неистовым.

— А потом еще две строфы:

Мол, юности неведом смерти страх,
Считают многие. Все ложь. Он точит кости,
Глаза, мозг, руки, ноги. Он впотьмах
Гнездится в телефоне страшной вестью,
Я слышу звон, сон не идет никак,
И только стоны тех, с кем были вместе,
Кого уж нет. Мертвы. И в темноте
На эхо натыкаюсь в пустоте.

Полиция тогда пришла в наш дом,

Их было двое, в форме и в перчатках,
Вооружившись мусорным мешком,
Они обыскивали крышу, вряд ли
Забуду я, как ползали вдвоем,
Ища под рубероидом тел останки,
В пустых глазах ни боли, ни стыда,
Ни страха. Не забуду никогда!

Не успела она произнести последние слова, как в замке повернулся ключ. При виде возникшей на пороге матери Соня разрыдалась. Я не видел ее в слезах много лет, почти с младенчества, и сейчас, слыша, как она всхлипывает, на мгновение лишился дара речи. Инга подбежала к дочери, обняла ее, не переставая лепетать какие-то оправдания, прижала темноволосую голову к груди, но буквально через секунду Соня высвободилась из материнских рук и отчеканила:

— Я хочу знать, что происходит. Я требую, чтобы ты все рассказала прямо сейчас, сию же секунду, слышишь?

Инга села на диван между Соней и мной и в изнеможении откинулась на спинку. Лоб ее мучительно морщился, в синих глазах застыла печаль. Она подыскивала слова.

— Это ведь все из-за папы, да? — настаивала Соня. — Что ей надо, этой Бургерше?

— Какой бургерше? Ах, ты про Линду Фельбургер?

— Да. Чего она хочет?

— Она хочет подробностей о нашей с папой жизни. А я не хочу никому ничего рассказывать, уж ей-то и подавно. Она обошла всех наших друзей и знакомых, пытаясь выведать, как они мне доложили, «всякую грязь». Упорная, ее гонят в дверь, она лезет в окно, но теперь, кажется, до нее дошло, что ничего не выйдет.

Инга опустила глаза и принялась разглядывать пол под ногами.

— Ты только не волнуйся, пожалуйста, — сказала она дочери. — Тебе нельзя волноваться.

Разговор на этом закончился. Больше Соня ни о чем мать не спрашивала, и сначала это показалось мне довольно странным, но потом я догадался почему. Вероятно, ей просто не хотелось знать всю правду. Так было спокойнее.

Инга быстренько поджарила омлет с сыром, и за ужином мы мило поболтали ни о чем. Я заметил, что в обществе Инги Соня физически преображается: согбенное, беспокойно теребящее волосы существо исчезает и на его месте возникает прежняя прелестная, хоть и застегнутая на все пуговицы барышня. Где-то ближе к полуночи она засобиралась спать, но прежде чем пойти в свою комнату, обвила меня за шею длинными руками и поцеловала в щеку.

— Дядя Эрик, миленький, — сказала она, — я так вас люблю. Спасибо вам, что вы приехали.

Это признание показалось мне долгожданным лучом солнца, пробившимся сквозь зимнюю стужу, и когда я прощался с племянницей, то чувствовал, как мои щеки заливает теплая волна.

Наконец наступила ночь, когда мы с Ингой смогли откровенно поговорить о том, что она все это время скрывала. Ей трудно было выложить все напрямую, без обиняков, она долго ходила вокруг да около, а я терпеливо ждал.

— Помнишь в «Синеве» эпизод, когда Лили просыпается и не узнает Аркадия?

— Конечно. Я, кстати, пересматривал фильм пару недель назад.