Печалясь и смеясь

Почему-то дурочка решила, что он все равно на ней женится. Девочка верила в любовь, которая превыше всех этих предрассудков. Например, мать Павла сказала ей, что теперь, после греха, ей даже гипюр не поможет. Она, Люська, отребье. Ну, не знала полтавчанка, кому она это говорит. Люська развернулась и так двинула бабушку своего сына, что та просто рухнула на землю, громко при этом пукнув. Тут на Люську напал смех, и она покатилась, как тот самый пятак, что упал, звеня и подпрыгивая.

Громким пуком кончился страх перед всеми взрослыми навсегда. А с Павлом она разберется, съездив в Россию.

Одним словом, мать, дочь и внук летели в Москву на время, и только Семен знал, что их отлет навсегда. Нет, он не подкладывал в багаж женщин тротил или что там еще, он не покупал киллера, чтоб тот осторожно в Домодедове тихонько пристрелил семейство. Все было куда проще.

Но тут надо отступить во времени назад, когда Лорка с новенькими красивыми ступнями давала в Москве дрозда в поисках нового, как и ноги, счастья.

Девушка из приличной семьи, где пальто носили не менее пяти лет, где лишние деньги шли на книги, где слово «демократия» было свято, а за славословие Сталина могли набить и морду, а уж выставить из дома могли и за менее крайние мысли, одним словом… храни вас Бог родиться у «шестидесятников». Лорке не повезло с этим крупно. И хоть она читала нужные книжки, слушала кухонные речи, но однажды вдруг обратила внимание, как далеко от обшлагов старенького пальто находились ее кисти. Какой выход ищет барышня, начавшая разочаровываться в родителях-«шестидесятниках»? Естественно, замуж.

И она привела в дом еще одного с выросшими из пальто руками и из штанов ногами. И родители полюбили его как родного, потому что так были воспитаны. Ну, разве они могли представить себе, что худшего для дочери нельзя было ничего придумать.

Воспротивься они полунищему избраннику – дочь вошла бы в гнев и, глядишь, обрела бы характер, а не душевную пиковую даму, которая есть тайное недоброжелательство. Чем больше любили родители молодых, тем злее делалось прелестное дитя. И обшлага подымались все выше и выше, а многие уже рядились в такие вещи, что молодой жене и не снились.

Замуж был не тот. Молодой муж стал читать старые «Хроники текущих событий» и отксеренные страницы «Архипелага ГУЛАГа». Люська оказалась одиночкой в собственной семье, но тут подфартило с покупкой квартиры. И родители выложили все, что могли, записывали в листок тех, у кого брали взаймы, мать продала единственную стоящую вещь, рисунок Репина, доставшийся ей по невежеству тетки, которая, скупясь на деньги, подарила рисунок на день сорокалетия матери. А в гостях как раз был друг, художник из Челябинска. Он просек ситуацию, как скупость сама себя обдурила, и тихонько сказал матери на кухне, что рисуночек ценный, что сейчас, когда идет заваруха – конец восьмидесятых, – никто ничего не понимает, но лет через пять цена ему будет настоящая. Вот и долежал репинский набросок до покупки квартиры. Его действительно оторвали с руками.

И – нате вам, дети, – двухкомнатка с окнами на Ботанический сад – ваша. Родители зятя были смущены своим неучастием в торговом процессе, а мать сроду перед ними такой задачи и не ставила. Те сидели без работы, отец сторожил чей-то гараж, а мать делала пестрые, из кусков, покрывала, они хорошо шли, веселые такие, с выдумкой. Свекровь все норовила пристроить к этому искусству ничего не делающую молодую невестку, но та так возмутилась предложением! Она что, швея-мотористка какая-нибудь?

Она писала заметки в «Крестьянку» и «Работницу» про женщин-недотеп, а главное – про мужчин-недоделок, которые не могут взять на свои плечи семью, взять и гордо нести через годы, через расстоянья. И тот миг счастья родителей, что у тетей своя крыша, и под крышей все, что надо, и холодильник, и стиральная машина, и палас три на четыре, купленный свекровью еще по советским талонам, был для Лорки моментом откровения: она ненавидитэто размножающееся шестидесятничество, ненавидит мужа, который приносит из возникающих и лопающихся фирм-однодневок жалкие гроши. Эта жизнь ей противна, она не понимает, откуда у людей машины и откуда они вообще взялись, эти длинноногие девицы, пахнущие новыми запахами, и самцы с до блеска выбритыми мордами.

Ее одноклассница позвала ее в гости. Матушки мои! Она сроду не видела таких квартир, таких бокалов, таких цветов, не в кулаке принесенных, а растущих тут же, в красивых горшках. Муж подруги работал по сбыту избыточного в России (какой симпатичный словесный кувырок получился), но остро необходимого на Ближнем Востоке.