Печальная принцесса

Рита привезла натурщицу в загородный дом, в новую мастерскую, и теперь, чувствуя, что ей попалась интересная собеседница, вполне созревшая для того, чтобы поделиться своими мыслями и чувствами, художница радовалась тому, что ей хотят довериться. Ей не терпелось проверить предположение относительно того, что эта девушка потеряла кого-то близкого, и предложить ей свою помощь. Верно ли она истолковала выражение ее лица, ее взгляд и даже болезненный цвет кожи?

– Я не помешаю вам работать своими разговорами? – внезапно встрепенулась девушка.

– Успокойтесь, Катя. Здесь, как вы правильно заметили, кроме нас двоих, никого нет и не будет в течение еще нескольких часов, пока не вернется мой муж. И я буду рада, если предложение пожить у меня какое-то время, пока я не закончу ваш портрет, позволит вам пережить тяжелый для вас период. Но вы заинтриговали меня, честно говоря.

Рита смотрела на совершенно белый лист бумаги, на котором она собиралась потренироваться углем, мысленно набрасывая черты лица девушки и пытаясь увидеть не существующие пока линии, штрихи, тени. Это было особое состояние, когда картина рисовалась где-то внутри, наполняясь многочисленными и обманчивыми чертами, в сущности и составляющими портрет. Эта внутренняя работа требовала, помимо вдохновения и сосредоточенности, еще и элемента любви, интереса к натурщице.

– Я бы могла, конечно, начать свой рассказ с описания нашей первой встречи с Лилей, но тогда, думаю, исчезнет то особое чувство утраты и трагичности, которое теперь, когда ее нет, только усилит впечатление и заставит вас воспринять некоторые детали ее биографии особым образом.

Рита с трудом заставила себя промолчать, испытывая в душе странное, с примесью стыда, чувство удовлетворения после того, как она узнала, что не ошиблась: Катя на самом деле кого-то потеряла.

– Она повесилась. Этой ночью. Мы были с ней близкими подругами. Жили вместе. Она снимала у меня комнату. Мне казалось, что я так хорошо ее знаю… Много всего было, и хорошего, и плохого. Но я никогда бы не предположила, что она способна на такое.

Рита и на этот раз промолчала, посчитав, что ее возможная, вызванная желанием не показаться черствой, дежурная реакция на эту «новость» («Да что вы такое говорите?!» или «Какой ужас!») лишь помешала бы рассказчице продолжать говорить. Она лишь выразительно посмотрела на нее, широко раскрыв глаза, давая ей понять, что она удивлена, поражена, потрясена услышанным: не каждый же день слышишь, что уходит из жизни молодая девушка.

– Я вернулась домой под утро. Честно говоря, у меня было свидание, но я никогда не высыпаюсь в чужой постели.

Такая откровенность обескуражила Риту, она снова взглянула на белый лист бумаги и только теперь вдруг поняла, увидела, как белое пространство начинает постепенно заполняться бликами и тенями, как проступают некоторые, самые яркие черты лица. Работа пошла. Легким движением угольной палочки она только повторила, закрепила, сделала реальным и видимым увиденное лишь ею.

– Я вот тоже высыпаюсь только дома, – поддержала Катю Рита.

– Вот и представьте себе. Я открываю дверь ключом, иду на цыпочках по коридору до своей двери, прохожу мимо полураскрытой Лилиной – и невольно поворачиваю голову. Я никогда не забуду эту картину! Лиля сидит на полу… Вроде бы куда-то смотрит, но на самом деле она уже ничего не видит. Лишь глаза полураскрыты. Вы бы видели ее, какая она была при жизни! Вот уж точно, вы прошли бы мимо меня и остановили свой взгляд на ней. Она настоящая русалка: длинноволосая, зеленоглазая, и все в ней такое нежное, длинное, утонченное, ни за что не скажешь, что она – деревенская девушка.

– Вы же сказали, что она повесилась. А теперь говорите, что она сидела на полу, – вернула ее в реальность Рита. Рука торопилась обессмертить линии, уголек нежно царапал бумагу.