Печальная судьба Поликарпо Куарезмы

Так или иначе, обрушился весь строй мыслей, заставивший его принять участие в гражданской войне. Он не нашел Сюлли и тем более — Генриха IV. Кроме того, ни один из встреченных за это время людей не был способен воплотить в жизнь его главную идею. Все они либо имели детские представления о политике, либо действовали из корысти: ими не двигали никакие высокие побуждения. Даже молодежи, довольно многочисленной, были свойственны либо низкие корыстные помыслы, либо бездумное преклонение перед республиканской формой правления, преувеличение ее достоинств, а также поддержка деспотизма, которого Куарезма, после всех своих наблюдений и размышлений, не одобрял. Его разочарование было велико.

Узники теснились в бывших аудиториях и жилых помещениях, некогда занятых кадетами. Здесь были простые матросы, младшие офицеры, писари, кочегары и машинисты. Белые, черные, мулаты, метисы, люди самых разных цветов кожи и убеждений, ввязавшиеся в эту авантюру из привычки повиноваться и совершенно равнодушные к сути конфликта, силой оторванные от домашнего очага или от беззаботной уличной жизни, еще совсем юные — или завербовавшиеся от нужды; темные, неученые люди, порой жестокие и испорченные, как ничего не соображающие дети, порой добрые и ласковые, как ягнята, но всегда — безответственные, лишенные политических убеждений и собственной воли, простые автоматы в подчинении у вождей и начальников, которые отдали их теперь на милость победителя.

Вечерами он обычно прогуливался, глядя на море. Дул легкий ветерок, чайки ловили рыб. Мимо проплывали суда — дымящие паровые боты, зашедшие в залив, маленькие лодки и ялики, едва касающиеся воды, кренящиеся то в одну, то в другую сторону, словно надутые белые паруса на их высоких мачтах тянулись к блестящей поверхности с бездной под ней. Органы понемногу исчезали в лиловом мареве, все остальное вокруг было синим, и эта бесплотная синева опьяняла, одурманивала наподобие крепкого ликера.

Куарезма долго смотрел на все это. На обратном пути он окинул взглядом город, который постепенно окутывался мраком, покрываемый горячими поцелуями заката. Спускалась ночь, а майор все еще брел по берегу, погрузившись в раздумья, страдая от воспоминаний о ненависти, крови и жестокости. И общество, и жизнь казались ему чем-то ужасным. Как считал Куарезма, оба они порождали преступления, которые само же общество порицало, карало и стремилось не допустить. Мысли были черными и безнадежными, и ему не раз начинало казаться, что бредит.

Он сожалел о своем одиночестве, о том, что рядом нет товарища, с которым можно было бы поговорить, который прогнал бы дурные мысли, одолевавшие его — теперь уже с навязчивым постоянством. Рикардо служил в гарнизоне на острове Кобрас, но даже если бы Куарезма был там, нынешняя субординация не позволила бы им говорить по душам. Меж тем стемнело, тишина и мрак окутали все вокруг.

Так он ежедневно проводил по несколько часов, предаваясь размышлениям на воздухе, вглядываясь в пространство залива, где лишь редкие огоньки разрывали сплошной покров ночи. Он вглядывался туда, словно хотел приучить свой взгляд проникать в суть неведомого, угадывать в черной тьме контуры гор, очертания островов, которые скрыла ночь.

Когда усталость брала свое, он уходил спать, но спал плохо — его одолевала бессонница. Куарезма пробовал читать, но не мог сосредоточиться: мысли блуждали вдали от книги. Однажды, когда ему удалось наконец уснуть, его на рассвете разбудил один из подчиненных:

— Господин майор, тут человек из Итамарати.

— Что за человек?

— Офицер, который отбирает людей на Бокейрао.

Не очень понимая, в чем дело, Куарезма поднялся и вышел навстречу гостю. Того уже препроводили в одно из жилых помещений. У двери Куарезмы стояли прибывшие с офицером солдаты. Несколько рядовых последовали за Куарезмой; один из них нес фонарь, разливавший слабый желтый свет по Большому залу. Обширное помещение было полно полуголых тел всех цветов радуги, распростершихся на полу. Одни храпели, другие спали тихо; когда Куарезма вошел, кто-то поблизости простонал во сне: «А-а-а!»

Майор поздоровался с посланцем из Итамарати, и больше они ничего не сказали друг другу: оба боялись разговора. Офицер разбудил одного из пленных и приказал своим людям: «Уведите вот этого». Пройдя дальше, он разбудил другого: «Где ты был?» — «На “Гуанабаре”» — «Ах, негодяй… И этого тоже… Уведите!» Солдаты его эскорта дошли до дверей, оставили там пленного и вернулись.

Офицер прошел мимо нескольких человек, не останавливаясь. Дальше ему попался хрупкий светловолосый паренек, который не спал. Офицер крикнул: «Вставай!» Тот поднялся, дрожа. «Где ты был?» — «Я был санитаром». — «Каким еще санитаром? Уведите и этого!»

— Сеу лейтенант, позвольте мне написать матери, — попросил паренек, чуть не плача.

— Какой еще матери? — отозвался человек из Итамарати. — Иди!

Так отобрали с дюжину человек — наугад, наудачу — и отвели на баржу. Буксировавшее ее судно отошло от острова.