Печальная судьба Поликарпо Куарезмы

Рикардо пребывал в печали и унынии. Казалось, доброта и любовь исчезли из мира. Он, всегда воспевавший в своих модиньях преданность, любовь, привязанность, теперь видел, что таких чувств не существует. Он гонялся за фантазиями, химерами. Рикардо взглянул в высокое небо — спокойное, безмятежное, — затем на деревья: гордо возвышающиеся пальмы в титаническом порыве пытались дотянуться до небосвода. Он оглядел дома, церкви, дворцы и подумал о войнах, о крови, о горе, которыми было заплачено за все это. За жизнью, за историей, за героизмом стояли насилие над другими людьми, гнет и страдание.

Вскоре он вспомнил, что должен тем не менее спасать друга и что надо действовать дальше. Кто еще мог бы помочь? Он порылся в памяти, перебрал нескольких человек и в конце концов остановился на крестнице Куарезмы. Придя к ней в «Реал Грандезу», он поведал о случившемся и о своих безуспешных хлопотах. Ольга была одна: муж ее работал все усерднее, чтобы воспользоваться победой правительства, не теряя не минуты, увиваясь за важными людьми.

Перед глазами Ольги предстал крестный — вечно задумчивый, мягкий, настойчивый в своих идеях, чистый, как романтически настроенная девушка… На миг она лишилась воли к действию, объятая глубокой печалью. Казалось, ее молитв хватит, чтобы облегчить страдания крестного; но затем он предстал перед ее глазами весь в крови — он, такой великодушный, такой добрый… И она поняла, что должна спасти его.

— Что же делать, мой дорогой сеньор Рикардо, что делать? Я никого не знаю… У меня нет связей… Мои подруги… Алиса, жена доктора Брандао, уехала за границу… Кассилда, дочь Кастриото, не сможет… Господи, я не знаю!

В последних словах прозвучало само отчаяние. Оба помолчали. Ольга, сидевшая на стуле, обхватила голову руками и впилась длинными жемчужными ногтями в черные волосы. Рикардо стоял с недоуменным видом.

— Господи, что делать? — повторяла она.

Ольга впервые осознала, что в жизни бывают безнадежные положения. Она твердо вознамерилась спасти крестного и принесла бы в жертву что угодно — но это было невозможно, невозможно! Не существовало никакого средства, никакого способа. Куарезме оставалось лишь отправиться на место казни и взойти на Голгофу без надежды воскреснуть.

— Может быть, ваш муж? — предположил Рикардо.

Она задумалась, размышляя о характере мужа, но вскоре поняла, что его эгоизм, амбиции и жестокость не позволят ей сделать такого шага.

— Ну нет, это…

Рикардо не знал, что еще подсказать, бездумно разглядывая обстановку комнаты и высокую черную гору, видневшуюся за окном. Ему хотелось высказать предложение, дать совет, но ничего не приходило в голову. Ольга так и сидела, запустив пальцы в свои черные волосы, глядя в стол, на котором покоились ее локти. Стояла торжественная тишина.

Внезапно глаза Рикардо весело заискрились, и он сказал:

— Если бы вы отправились туда…

Ольга подняла голову; глаза ее расширились от изумления, черты лица сделались жесткими. Она немного подумала, совсем немного, и твердо сказала:

— Еду.

Оставшись один, Рикардо сел. Ольга пошла одеваться. Он с восхищением думал об этой женщине, только из дружбы решившейся на такой рискованный шаг, готовой к самопожертвованию, обладательнице великой души, которая витала далеко от нашего мира, от нашего эгоизма, от нашей низости, — и чувствовал к ней величайшую признательность.

Вскоре она, готовая к отъезду, вернулась в столовую, застегивая перчатки. В это время вошел муж. На его круглом лице читалась удовлетворенность самим собой; под длинными усами сияла улыбка. Он никак не показал, что заметил Рикардо, и обратился прямо к жене:

— Ты уходишь?

Движимая отчаянным желанием спасти Куарезму, та ответила, несколько нетерпеливо:

— Ухожу.

Армандо изумился ее тону. Он повернулся к Рикардо, чтобы расспросить его, но затем вновь обернулся к жене, властно спросив:

— Куда?

Ольга медлила с ответом, и тогда доктор осведомился у трубадура:

— Что вы делаете здесь?

Корасао дуз Отрус не имел смелости ответить, предвидя бурную сцену, которой он хотел избежать, но тут вмешалась Ольга:

— Он поедет со мной в Итамарати, чтобы спасти от смерти моего крестного. Ты знаешь, что случилось?

Муж, похоже, несколько успокоился и решил, что можно отговорить жену от поступка, столь опасного для его интересов и амбиций. Он мягко заговорил:

— Это неправильно.

— Почему? — с жаром спросила она.

— Ты скомпрометируешь себя. Знаешь ли ты, что я…

Она ответила не сразу, глядя на него своими большими глазами, в которых играла насмешка. Так продолжалось с минуту или две. Затем она рассмеялась и сказала:

— Именно! «Я», всегда «я», только «я», здесь «я» и там «я»… Ты не думаешь ни о чем другом… Все делается для тебя одного, все остальные должны жить лишь ради тебя… Как остроумно! Выходит, я — пусть и мне будет позволено говорить «я» — не имею права жертвовать собой, доказывать свою дружбу, привносить в жизнь хоть что-нибудь возвышенное? Забавно! Я — никто и ничто! Я вроде мебели, украшения, у меня нет ни знакомых, ни друзей, ни характера? Ну-ну!