Печальные тропики

Сегодня, по прошествии двух десятков лет, мне бы хотелось по достоинству оценить то неслыханное великолепие, то исключительное по-королевски привилегированное положение, дарованное нам, путешествующим в составе восьми или десяти человек: палуба, каюты, курительный салон и столовая были в нашем полном распоряжении – и все это на корабле, рассчитанном на сто, а то и сто пятьдесят пассажиров. На корабле, который на протяжении девятнадцати дней, благодаря отсутствию посторонних, казался нам бескрайним пространством, целой страной, – и наши владения двигались вместе с нами. После двух или трех поездок, едва поднявшись на борт, мы тут же возвращались в привычный мир: мы поименно знали всех первоклассных марсельских стюардов, усатых, в обуви на толстой подошве, от которых исходил резкий чесночный запах, когда они подавали нам филе пулярки или тюрбо. Обеды, и без того пантагрюэлевские, становились еще обильнее из-за нашей малочисленности. Но даже при самом большом желании мы не смогли бы уничтожить все запасы корабельной кухни.

Конец одной цивилизации, начало другой, внезапное осознание того, что, возможно, наш мир становится слишком мал для людей, его населяющих… Не столько цифры, статистические данные и революции открыли мне эти очевидные истины, сколько ответ, полученный несколько недель назад по телефону, пока я тешил себя мыслью пятнадцать лет спустя вновь обрести молодость, вернувшись в Бразилию, – как бы ни складывались обстоятельства, мне следовало бы заказывать каюту за четыре месяца.

А я ведь наивно полагал, что с появлением авиарейсов между Европой и Южной Америкой только редкие чудаки предпочитают путешествовать по морю! Увы, как мы заблуждаемся, когда думаем, что вторжение одного предполагает исчезновение другого. Наличие комфортабельных авиалайнеров не способствует сохранению прежней безмятежности морских перевозок, так же как и Лазурный берег не превращает окрестности Парижа в деревенскую глушь.

Однако именно между чудесными морскими путешествиями 1935 года и странствиями 1941-го, о которых я старался позабыть, произошло и другое событие, в будущей значимости которого я никоим образом не сомневался. На следующий день после перемирия, благодаря дружескому вниманию к моим этнографическим работам и неустанной, почти родственной заботе Роберта Х. Лоуи и Андре Метро, живущих в США, я получил приглашение от нью-йоркской Новой школы социальных исследований в рамках совместной с Фондом Рокфеллера программы спасения европейских ученых, находящихся в немецкой оккупации. Нужно было ехать, но как? Первой мыслью было вернуться в Бразилию и продолжить свои довоенные исследования. В маленьком помещении на первом этаже в Виши, где находилось посольство Бразилии, когда я добивался возобновления визы, произошла короткая, но трагичная для меня сцена. Бразильский посол Луиш ди Суза-Данташ, которого я хорошо знал, поднял печать и уже было приготовился поставить ее в паспорт (он сделал бы это, даже если бы мы не были знакомы), как вдруг один из советников почтительно-холодным тоном напомнил послу, что подобные полномочия были с него только что сняты правительством. На несколько секунд его рука зависла в воздухе. Глядя на советника тревожным, почти умоляющим взглядом, посол пытался заставить его отвернуться, чтобы печать все-таки коснулась бумаги, тем самым позволив мне уехать из Франции и отправиться в Бразилию, а может, и не только туда. Но все было тщетно, взгляд советника застыл на руке посла, и она машинально рухнула рядом с документом. Я не получил визы, и удрученный посол вернул мне паспорт.

Я возвратился в свой дом в Севеннах, недалеко от которого, в Монпелье, по велению судьбы, ввиду прекращения военных действий я был демобилизован, и отправился в Марсель. Из разговора в порту выяснилось, что один из кораблей вскоре направится к берегам Мартиники. Бродя от причала к причалу, от дока к доку, я наконец понял, что вышеупомянутое судно принадлежит той самой Морской транспортной компании, которая еще со времен нашей университетской французской миссии в Бразилии, а то и раньше, предоставляла услуги только особенным, самым верным клиентам. В тот день в феврале 1941-го дул северный ветер, я все же отыскал в холодной и запертой на все замки конторке одного чиновника, который когда-то представлял нам эту компанию. Да, корабль существовал, да, он должен был вот-вот отправиться, но попасть на него было совершенно невозможно. Почему? Я не понимал, а он не мог мне этого объяснить. Все уже не так, как раньше. Но как же быть? Ах, все будет так долго и так утомительно. Он даже представить себе не мог меня на корабле.