Печальные тропики

Танцы были двоякого рода. Сначала танцоры выступали одни; разделенные на две группы по четыре человека, они стояли лицом к лицу на противоположных концах площадки. С криками «хо! хо!» они бежали навстречу друг другу, кружась вокруг себя, пока не менялись местами. Позднее среди танцоров-мужчин появились женщины, и началась бесконечная фарандола [64], которая составлялась, продвигалась вперед или топталась на месте, ведомая обнаженными хороначальниками, которые пятились задом и взмахивали погремушками, тогда как другие мужчины пели сидя на корточках. Спустя три дня церемонии были прерваны для подготовки второго действия: танца мариддо. Мужчины группами отправились в лес за охапками пальмовых веток; оборвав с них сначала листья, их разрубили на куски сантиметров по тридцать. Беря по два или три куска, индейцы соединяли их грубыми перетяжками из увядших листьев таким образом, чтобы образовались перекладины гибкой лестницы длиной несколько метров. Получились две неодинаковые лестницы, свернутые в виде рулонов. Один рулон имел в высоту примерно полтора метра, другой — метр и тридцать сантиметров, а по бокам их украсили листвой, которую удерживала сетка, сплетенная из волосяных шнурков. Два рулона торжественно вынесли на середину площади, поставив их рядом. Это и были мариддо, соответственно мужского и женского рода.

Под вечер две группы, каждая из пяти-шести мужчин, отправились одна на запад, другая на восток. Я пошел вслед за первой и метрах в пятидесяти от деревни наблюдал за тайными приготовлениями, происходившими под прикрытием деревьев. Мужчины убирали себя листьями на манер танцоров и закрепляли диадемы. Но на этот раз тайная подготовка объяснялась тем, что они вместе со второй группой изображали души мертвых, пришедшие из своих деревень на востоке и на западе, чтобы принять недавно умершего. Когда все было готово, «выступающие» со свистом направились к площади, куда раньше их пришла восточная группа (как и происходило бы в действительности, если бы одни поднимались вверх по реке, а другие спускались по течению, то есть двигались бы быстрее). Робкой и неуверенной походкой мужчины великолепно передавали природу теней. Но вскоре церемония оживилась: один за другим они хватали тяжелые рулоны мариддо (их сделали из свежей листвы), поднимали на вытянутых руках и танцевали с этим грузом, пока, обессилев, не уступали его сопернику. Сцена уже потеряла первоначальный мистический смысл, теперь это была ярмарка, где молодежь хвасталась своими мускулами в обстановке шуток, пота и тумаков. Тем не менее эта игра, светский вариант которой известен у родственных племен, например бег с поленом у индейцев жес, обитающих на Бразильском плоскогорье, полностью обретает здесь свой религиозный смысл; радостная суматоха воспринимается индейцами как игра, в которой они оспаривают у мертвых право оставаться в живых. Это великое противопоставление живых и мертвых выражается прежде всего в разделении жителей деревни на актеров и зрителей. Актеры — преимущественно мужчины, охраняемые таинством общего дома. Поэтому план деревни может иметь даже более глубокое значение, чем то, которое мы признали за ним в социологическом аспекте. По случаю смерти каждая половина поочередно играет роль живых или мертвых по отношению к другой, но в этом чередовании отражается другая игра — жизнь, где роли распределены раз и навсегда. Мужчины, образующие братство в мужском доме, являются символом общества душ, тогда как в собственности женщин находятся хижины, стоящие по периметру, а сами они не допускаются к участию в наиболее священных обрядах и, если можно так сказать, составляют аудиторию живых, зрительниц по своему предназначению.