Печальные тропики

Однако, пока Абайтара переводил, с лица Таперахи, к моему удивлению, не сходила широкая улыбка, как если бы мои слова отвечали его желаниям. Когда Абайтара закончил излагать причины моего отказа, Таперахи, по-прежнему веселый, схватил котелок и бесцеремонно присоединил его к своему имуществу. Мне оставалось только согласиться с этим. Впрочем, верный своему обещанию, Таперахи в течение целой недели снабжал меня превосходным кауи из смеси кукурузы и токари. Я потреблял его в громадных количествах, ограничивая себя лишь заботой о слюнных железах трех малышек. Этот случай напомнил мне одну из записей Ива де Эврё: «Если кто-нибудь из них пожелает получить что-то принадлежащее себе подобному, он откровенно выражает тому свое желание. И нужно, чтобы вещь была владельцу очень дорога, чтобы он не отдал ее немедля, однако с обязательством, что если у просителя есть другая вещь, которая нравится дающему, тот отдаст ее, как только он ее у него попросит».

Представления тупи-кавахиб и намбиквара о роли вождя довольно сильно различаются. Когда к тупи-кавахиб пристаешь с расспросами на эту тему, они говорят: «Вождь всегда весел». Необычайная энергия, которую проявлял по любому случаю Таперахи, служит лучшим комментарием к их определению. Тем не менее нельзя объяснить выбор вождя только его личными особенностями. В отличие от намбиквара титул вождя тупи-кавахиб наследуется по мужской линии: например, Пвереза будет преемником своего отца. Хотя Пвереза был моложе своего брата Камини, но он имел, как я заметил, другие преимущества перед старшим братом.

В прошлом одной из обязанностей, вменяемой вождю, было устройство праздников, на которых его называли «господином» или «хозяином». Мужчины и женщины разрисовывали себе тело, в частности, фиолетовым соком из листьев неизвестного мне растения, который служил также для украшения рисунками глиняной посуды. На праздниках танцевали и пели под аккомпанемент четырех или пяти больших «кларнетов», сделанных из бамбуковых палок длиной более одного метра, внутрь которых была вставлена маленькая бамбуковая трубочка с вырезанным на одной стороне язычком. «Хозяин праздника» приказывал мужчинам носить музыкантов на плечах. Эта игра-состязание напоминает соревнование бороро в поднятии мариддо и индейцев жес — в переносе бегом ствола дерева. Приглашения на праздник делались заранее, для того чтобы у участников было время собрать и закоптить мелких животных (крыс, обезьян, белок), связку которых они надевали на шею. При игре в «колесо» деревня делилась на две команды: младшую и старшую. Команды собирались на западной стороне круглой площадки, тогда как два метателя занимали места один на севере, другой на юге. Они посылали навстречу друг другу катящиеся колеса, сделанные из среза ствола. В момент, когда эта мишень проходила перед игроками, они старались попасть в нее стрелой. За каждое попадание в цель выигравший получал одну стрелу противника. Эта игра имеет поразительные аналоги в Северной Америке,

Была и такая игра: стреляли в мишень на манекене, и не без риска, ибо на того, чья стрела втыкалась в столб, служивший подставкой, выпадал фатальный жребий магического происхождения. Наказывались и те, кто, вместо того чтобы сделать манекен в виде соломенной куклы или обезьяны, дерзнул вырезать его из дерева в виде человека.

Так протекали дни в собирании крох той культуры, которая некогда завораживала Европу и которая на правом берегу верхнего течения реки Машаду исчезнет, возможно, в момент моего отъезда. 7 ноября 1938 года, в тот же час, когда я ступил на галиот, вернувшийся из Урупы, индейцы направились в сторону Пимента-Буэну, чтобы присоединиться там к своим товарищам и к семье Абайтары. Итак, я присутствовал при печальном конце этой умирающей культуры. И все же меня ожидал сюрприз. Произошло это в начале ночи, когда все пользуются последним отблеском лагерного костра, что-бы приготовиться ко сну. Вдруг вождь Таперахи, уже лежавший в своем гамаке, начал петь нетвердым и нерешительным голосом, который, казалось, принадлежал не ему. Немедленно двое мужчин — Валера и Камини — подошли и уселись на корточки у его ног. Дрожь возбуждения пронизала маленькую группу. Валера издал несколько призывных звуков. Пение вождя стало четким, его голос окреп. И внезапно я понял, что происходит: Таперахи разыгрывал спектакль или, точнее, оперетту, со смесью пения и разговорной речи. Он один воплощал в себе дюжину персонажей и каждого из них представлял особым тоном голоса: пронзительным, фальцетом, гортанным, гудящим. Однако лейтмотивом проходила музыкальная тема. Мелодии казались удивительно близкими к грегорианскому пению. Мне представлялось, что я слушаю экзотическую версию «Свадебки» [91].