Печальные звёзды, счастливые звёзды

Капитан задумался. Острые уши с чёрными кисточками на концах дёрнулись. Андрей выпрямился, прижимая к себе жену и дочь. Из комнаты доносилось пение мамы и Ивана Ивановича. Хоть кому-то удалось отпраздновать этот Новый год как положено.

— Хорошо. Во избежание разрастания галактического конфликта принимаю ваши возражения относительно зачистки территории. Всего вам доброго, — капитан Сне Гурка решительно направился к глюку, на руках контрабандиста мелькнули наручники.

— Стойте! — Инга метнулась к нему. — А сколько тебе ещё отбывать осталось?

— В твоём летоисчислении три года, — прищурился глюк. — Если за побег больше не впаяют.

Он вздохнул и жалобно посмотрел на капитана.

— А как освободишься, прилетай к нам, а? В Новый год. Прилетишь? Нам ведь столько всего надо выяснить, — девочка растерянно оглянулась на родителей: — например, отчего ваши имена нам так знакомы, но произносим мы их неверно. И почему ваши капсулы похожи на ёлочные шары, или наши ёлочные шары — на ваши капсулы. В этом же точно есть какая-то загадка!

Глаза девочки горели.

Дет Моесс с сомнением пожал плечами. Инга не унималась.

— И вы, товарищ капитан, и ты, Зуяба, прилетайте к нам, а? Вы ведь всё равно патрулируете нашу Солнечную систему и скучаете там, на орбите.

Капитан усмехнулся уголком рта: это аборигенская девочка определённо напрашивается выведать галактические тайны. А, может, даже уговорить его махнуть на Юпитер или сунуть нос в соседний сектор. Хватит уже того, что после очистки воздействием гриоскопа эта землянка или искриться станет как лампочка, или летать. Изменение структуры полей на примитивных расах исследовано плохо, и осложнения могут быть всякими. Хвала галактике, когда это выяснится, они уже будут далеко, и взрослые аборигены не смогут на них пожаловаться.

Капитан вздохнул, давя в груди нехорошее предчувствие.

— Прилечу, а что? — неожиданно согласился нелегал. — И научу тебя делать пузыри из гало-массы. И правильно произносить моё имя.

Серебристые, словно ёлочные игрушки, шары стремительно поднимались ввысь, выше дыма печных труб, выше облаков, к меркнущим на рассвете звёздам. Инга знала: там, на геостационарной орбите, замер в ожидании экипажа патрульный катер, ворчун-Зырк следит за передвижениями команды, заносит в бортовой журнал данные о перемещении. А металлический голос искина сообщает ему данные внешних визиров.

На борту патрульного катера продолжается жизнь, о которой она, Инга, никогда бы не узнала, не наступи эта новогодняя ночь.

Девочка подняла лицо к мигающим звёздам, вздохнула.

— Они же обещали вернуться, — постарался утешить её отец.

— Знаю. Но это так невероятно. Никто-никто не поверит. Даже бабушка, — она посмотрела на родителей. — Там, на их космическом корабле, капитан Сне Гурка пытался заставить меня стать глюком. Внутри синего облака было душно, пахло лесом и дождём.

— Напугалась? — Рита привлекла дочь к себе, обняла.

Инга кивнула:

— Зато я теперь умею вот так, — девочка протянула руку ладонью вверх и выдохнула.

Белёсый парок вихрем закрутился вокруг запястья и замер, медленно кристаллизуясь и превращаясь в снежинку размером с теннисный мячик.

Андрей и Рита остолбенели. А снежинка налилась лилово-красным, разгораясь в ладонях дочери ярким огнём. Инга подбросила её вверх, позволив обернуться стайкой быстрокрылых бабочек, в мгновение ока подхваченных ветром и улетевших к облакам.

Инга мечтательно улыбнулась, выискивая среди звёзд ту единственную, которая сейчас скроется в галактическом переходе.

— Чудеса, правда? — мечтательно проговорила она. — Я теперь немного волшебница. Хотя я не знаю, куда это применить.

Наталья и Алексей Ладо

Ах, мой милый Августин

Ах, мой желанный Августин, слаще всех сладостей,

Горше всех горестей вымысел мой…¹

1

«Он мне пуговицу оторвал, сволочь!» — орала Марта ветру, пыталась возмущением загнать глубже другой крик, да не крик — вой. Если ж вырвется — до ливня из глаз, до полного затопления Мартиной жизни, до захлебнуться — навсегда.

Пальто намокло, пахло поцелуями и духами, тянуло к земле. Сквозило там, где оторванная пуговица оставила пробоину и короткую нитку, — у сердца. Вот бы упасть как эта стекляшка — крек! — и больше ничего не чувствовать.

Марта брела по городу. Петербург оставлял седые следы снега на черном бархате пальто, губил неуличные туфельки, лез за пазуху мёртвыми пальцами ветра. Она думала о чём угодно, но только не о катастрофе, что наступила внезапно, как и положено порядочным и очень обязательным катастрофам. Как вот в период денежного благоденствия купила сразу три чёрных пальто, надеялась, что их футлярность, тёмная стильность никогда не выйдут из моды. Не ошиблась. Не вышли. И ничего не вышло…

«Зачем я вышла? — вновь и вновь твердила себе Марта. — Не вышла, ничего бы и не было. Нет!»

И снова с болью летела, катилась по заснеженному асфальту пуля-пуговка — от неё, в неё. Болталась крепкая раньше нитка — теперь кургузая, неживая, а оборвать не было сил…