Печальный детектив

– Остановитесь! Остановитесь! Будем стрелять…

Грохочущая колымага кинулась на них, ударила мотоцикл железной подножкой. Сошнин был водителем-асом, но что-то произошло с ним необъяснимое – он ловил и не мог поймать педаль мотоцикла левой ногой. В ушах занялся звон, небо и земля начали багроветь, впереди забегали и куда-то, за какой-то край посыпались люди из похоронных процессий.

– Да стреляй же!

Двумя выстрелами Федя Лебеда убил преступника. Машина с грохотом промчалась еще какое-то расстояние на продырявленных колесах и сунулась носом в кювет. Уже падая с сиденья мотоцикла или вместе с мотоциклом, Сошнин успел увидеть шарикоподшипником выкатившийся из затылка, чуть обросшего упрямо-тупого затылка кругляшок, еще кругляшок, быстрей, чаще, будто с конвейера покатились, вытянулись в красную нитку шея, плечи, новая, на Севере, с корабля, видать, купленная куртка, вся в карманах, чем-то туго набитых, быть может, письмами матери, может, и любимой девушки. Был еще значок на куртке. Яркий значок за спасение людей на пожаре. И вот куртка сделалась красной на плечах и на спине, что значок за отличие на пожаре.

Сошнина скрутило судорогой на земле, красное мокро подступило к горлу. Скореженный, смятый, он лежал затем в машине «Скорой помощи» рядом с застреленным угонщиком и слышал, как под носилками по железному полу плещется, скоблит уши их вместе слившаяся кровь.

…Опытнейший хирург железнодорожной больницы, уроженец родного железнодорожного поселка, упорно учившийся на тройки при пятерочных способностях, – Гришуха Перетягин – успел когда-то полностью оформиться в доктора, был сед, медлительно-спокоен и, как показалось Сошнину, несколько и поддатый.

– Нога висит на одной коже и на жиле. Ампутировать или спасать? Как прикажете, гражданин начальник?

– Попытайся, доктор, – взмолился Сошнин и заискивающе добавил: – За мной не пропадет, Гришуха. – Разрешая недоуменный взгляд доктора, еще добавил: – Я ж тоже наш брат железнодорожник… тети Лины племяш.

– А-а! – оживился доктор. – Лёшка, что ли? А я гляжу, понимаш… Ну, коли с железнодорожного да еще наших, вятских, кровей – и одной жилы достаточно… А я смотрю, вроде как знакомое лицо, понимаш… – наговаривал Гришуха и делал какие-то знаки сестре и няне. – Дак не пропадет за тобой, говоришь? Заметешь и домой не отпустишь, хе-хе-хе…

Отчего-то Гришуха-хирург не дал Сошнину наркоз. Налили полный стакан чистого спирта. Доктор подождал, когда пациент сделается мертвецки пьян, поболтал еще с ним о том о сем и приступил к делу. Во время операции Сошнину поднесли еще мензурочку. Он пил спирт, будто воду, очень холодную, родниковую. С непривычки сжег слизистую оболочку, долго потом сипел горлом.

Гришуха Перетягин, довольный собой и профессиональным мастерством, свойски посмеивался на обходах:

– Я тя, как на фронте, латал. Бах-трах по горячему. И приросло! При-иро-сло-о-о, понимаш! Еще на нас, на вятских, наркоз тратить, кровь переливать. Наркоз вредный, крови в запасе мало, нас, вятских, много. Слушай, чё ты, и правда чистый спирт не пил? Н-н-ну, понимаш! Тоже мне, миленький, легавенький, красивый, кучерявенький! Таких хлюпиков надо гнать в шею из органов.

Расхаживался Сошнин долго. От одиночества и тоски много читал, еще плотнее налег на немецкий язык, начал марать бумагу чернилами. Сперва писал объяснительные, много и длинно, потом заготовил краткую, похожую на рапорт бумагу и отделывался ею. Особенно тяжелое объяснение было со следователем Антоном Пестеревым. Он шибко дорожил честью работника правосудия и, казалось ему, все и всех знал, видел насквозь.

– Как вы, милиционер, человек в годах уже и со стажем, могли стрелять в молодяжку, еще и жизни не видавшего, неужели не могли с ним справиться, задержать без выстрелов и крови? – прокалывая Сошнина узким лезвием глаз, явно подражая какому-то несокрушимому, железному кумиру, цедил сквозь зубы Пестерев.

Федя Лебеда исхитрился усмыгнуть от объяснений – старший по патрулю кто был? Сошнин. Вот и отчитывайся, майся. Леонид сперва сдерживался, пытался что-то объяснить Пестереву, потом вскипел:

– Да за одну молодую мать с ребенком!.. – Он прикрыл глаза, отвернулся: – Растерзанные… пыль, кровь, замешано… багровая грязь. Я в любого, но с особым удовольствием в тебя всажу целую обойму!

– Псих! – сорвался следователь. – Ты где находишься? Как ты в милицию попал?

– Потому и псих, что ты слишком блаженно живешь! – Сохранилось, все же сохранилось мальчишество в Сошнине. Он похлопал Антона Пестерева по форменному мундиру работника правосудия: – Это тебе не мама родная! От этого покойника, землячок, полсоткой не откупишься! – Да с тем и ушел, озадачив борца за справедливость до того, что он звонил Сошнину, домогаясь: что за намеки?