Печальный кипарис. Миссис Макгинти с жизнью рассталась

– Да. Разумеется. Тут я с вами согласен, как никогда.

С обеспокоенным видом драматург принялся ходить взад-вперед.

– И еще с этой Ингрид незадача, – сказал он. – Сцену в подвале мы сделали – пальчики оближешь, но как после нее сохранить напряжение в следующей сцене – ума не приложу.

Миссис Оливер промолчала. Что касается сцен, пусть голова болит у Робина Апуорда.

Робин метнул на нее взгляд, в котором читалось недовольство.

В то утро, охваченная новым настроением (такое с ней случалось часто), миссис Оливер внезапно разочаровалась в своей прическе – распущенные волосы надоели. Обмакнув щетку в воду, она прилепила седые завитки ближе к черепу. Высокий лоб, массивные очки, суровый взор – она все больше напоминала Робину его школьную учительницу, перед которой он трепетал все отроческие годы. Он чувствовал, что ему все труднее обращаться к ней «дорогая», его передергивало даже от «Ариадны».

Тоном капризного ребенка он произнес:

– Знаете, что-то я сегодня не в форме. Может, вчерашний ужин сказывается. Так что давайте оставим наши описания и подумаем об актерах. Если бы удалось заполучить Дэниса Кэллори, о лучшем нечего и мечтать, но он сейчас занят на съемках. А Джин Беллиус подошла бы нам на Ингрид – и она хочет сыграть эту роль, это уже хорошо. И совершенно гениальная идея – пригласить Сесила на роль Эрика. Поедем вечером на «Отщепенца»? Поглядите на Сесила и скажете мне, что вы о нем думаете.

Миссис Оливер ухватилась за это предложение, и Робин пошел звонить.

– Порядок, – доложил он, вернувшись. – Билеты будут.

4

Утро выдалось многообещающим, но посулы так и остались посулами. Неизвестно откуда набежали тучи, день притих – вот-вот грянет дождь. Пробираясь через густой кустарник к входной двери Хантерс-Клоуз, Пуаро подумал: не хотел бы он жить в этой долине-впадине у подножия холма. Сам дом был сокрыт за деревьями, ветвистый плющ пленил все садовые дорожки. Тут бы пройтись с топором.

С топором? Или с сахароколкой?

Он нажал на звонок, не дождался ответа – позвонил еще раз.

Дверь открыла Дейдри Хендерсон. Она явно удивилась.

– О-о, – сказала она, – это вы.

– Можно зайти? Я хочу поговорить с вами.

– Я… да, что же, заходите.

Она провела его в небольшую полутемную гостиную, где он однажды сидел в ожидании. На каминной полке он тотчас опознал старшего брата небольшого кофейника, какой стоял у Морин. Его огромный искривленный хобот-клюв в этой маленькой на западный манер комнатке словно был главным, намекал на некую восточную свирепость.

– К сожалению, – извиняющимся тоном сказала Дейдри, – у нас сегодня неприятности на домашнем фронте. Наша служанка, немецкая девушка, от нас уходит. Прожила тут всего месяц. Похоже, она согласилась у нас работать, потому что хотела сюда переехать – у нее в Англии жених. А теперь у них все решилось, и сегодня она от нас съезжает.

Пуаро прищелкнул языком.

– Довольно бесцеремонно с ее стороны.

– Вы тоже так считаете, да? Отчим говорит, она просто не имеет права. Может, и не имеет, но что тут поделаешь – она выходит замуж, а дальше ей хоть трава не расти. Мы бы вообще ничего не знали – это я случайно увидела, что она собирает свои вещи. А то просто ушла бы из дому, никому не сказав и слова.

– Увы, в наше время бесцеремонность – вещь нередкая.

– Да, – уныло согласилась Дейдри. – Наверное.

Тыльной стороной ладони она потерла лоб.

– Я устала, – призналась она. – Очень устала.

– Понимаю, – учтиво произнес Пуаро. – Немудрено.

– Вы что-то хотели, месье Пуаро?

– Я хотел спросить у вас про сахарный молоток.

– Сахарный молоток? – Она непонимающе посмотрела на него.

– Такая медная штуковина, с птичкой, инкрустированная голубыми, красными и зелеными камешками, – со всей тщательностью описал Пуаро.

– А-а, да, знаю.

Но никакого интереса или оживления в ее голосе не послышалось.

– Верно ли, что раньше он был здесь?

– Да. Мама купила его на базаре в Багдаде. Мы его вместе с другой утварью отнесли в дом священника на распродажу.

– «Приноси и покупай»?

– Да. Такие распродажи у нас бывают часто. Доход идет церкви. Отдавать деньги просто так желающих все меньше, а избавиться от ненужного старья вроде и не жалко. А кто-то его покупает.

– Значит, до Рождества этот молоток был здесь, в этом доме, а потом вы отдали его для торгов «Приноси и покупай». Верно я говорю?

Дейдри нахмурилась.

– Отдали, только не под Рождество. До этого были другие торги. В честь праздника урожая.

– Праздник урожая? Это когда же? В октябре? В сентябре?

– В конце сентября.

В комнатке воцарилась тишина. Пуаро смотрел на девушку, она смотрела на него. Не лицо, а море в штиль – никаких всплесков, никакой ряби, никакого волнения. Кроется там что-то или нет, за этой стеной вялости и апатии? Может, и нет. Может, она и вправду просто устала…

Он спросил спокойно, но настойчиво:

– Вы уверены, что это были торги в честь праздника урожая? А не под Рождество?

– Уверена.

Глаза ее не мигая смотрели на него. Эркюль Пуаро ждал. Ну, дальше, дальше… Но того, чего он ждал, не последовало. Тогда, взяв официальную ноту, он произнес:

– Не смею вас больше задерживать, мадемуазель.