Печать Джа. Том первый (СИ)

- Шантру побери, что творится, - признался боцман, после чего присел на топчан, вытянув ноги. Извлек из кармана потертую от времени табакерку. Высыпал понюшку и дернул красным носом, жадно втягивая содержимое с мозолистого пальца. Мотнул кудлатой головой, так что качнулась массивная серьга в ухе, и задумчиво произнес:

- Нечистое дело с барончиком нашим… Перевернули его каюту вверх дном, псы эти…, - боцман с трудом удержался от брани. С подозрением покосился на иконку с изображением Святого пламени, им же самим и повешенную. Сотворил оберег о трех сторонах, после чего продолжил: - псы церковные только что не выли, а один так и вовсе клыками в край постели вцепился. Трое с трудом оттащили. Палками к палубе прибили, поводок закрутили - душат его, а тот знай свое зубы скалит, рычит. И как они с этаким отродьем справляются, ума не приложу.

- Знамо как, палками, - вставил Рогги свой медный грошик.

Боцман на это ничего не ответил, лишь глянул красными глазами из-под кустистых бровей. После махорки они у него завсегда такими были, навыкате и в прожилках.

- Чего хотят-то, чего говорят?

- Да пес их…, - боцман снова умолк, покосившись на потолок. И правильно сделал, потому как подобные слова можно было счесть за оскорбление Церкви.

На кубрик опустилась давящая тишина: невыносимая, не обещающая ничего хорошего. Кто схватился за перст на цепочки, а кто принялся неистово двигать рукою, вычерчивая в воздухе фигуру о трех сторонах.

- Вудсон, не томи, чего там? – наконец не выдержал один из матросов.

- Ничего хорошего. Их главный занял каюту капитана и велел по одному вызывать на допрос.

- Опять дознание, да сколько можно? - возмутился голос из темноты. И следом словно плотину прорвало. Со всех сторон посыпалось:

- Все барон проклятущий виноват.

- А я говорил, не жди добра от благородных, особенно когда щедрые.

- Его светлость на островах в картишки режется, а мы тут страдаем.

- Пускай бы барончика и хватали, а мы здесь причем?

Томившимся от неизвестности матросам необходимо было выговорится, они это и сделали, выплеснув все тревоги, что успели накопиться за день. Пошумели, а после умолкли - толку от пустых разговоров. Боцман что ли виноват в случившемся или капитан? На Церковь язык не поворачивался ругаться, зато его светлости досталось по полной. Так барон в одночасье из любимчиков команды превратился в главное зло.

Ему желали пудовых кальмаров в задницу. Якорь туда же и раскаленного свинца в глотку. Ругали на все лады, даже не подозревая, что Дудикову было глубоко плевать. Мертвые глухи к проклятьям живым.

Вскоре с допроса вернулся Зычник. Бледный, с трясущимися руками, он пару раз сотворил оберег от злых чар, и только после этого ответил:

- Поспрошали маленько и отпустили. А что я… я человек маленький, простой, противу Церкви плохого не замышляющий. Всеотца Всеблагого по праздникам почитаю и вообще…

Что подразумевалось под словом вообще, Зычник не уточнил.

Следующая партия матросов отправилась на дознание в более приподнятом настроение духа. У каждого поверх рубахи серебрился перст, а у кого перста не было, одалживал у приятеля. На лицах застыло благостное выражение, словно в кубрике не дубленое ветром морячье собралось, а матроны на воскресную службу.

Когда наступила моя очередь тоже всучили знак. Зак чуть ли не силой вложил в ладонь, велев застегнуть цепочку на шее. Треклятый палец, вылитый в металле и указующий в небеса. Будто ему было дело до копошащихся внизу людей.

Я высказал свои сомнения по данному поводу, за что и огреб:

- Кто тебя здесь спрашивает? Неверующий он… Танцор, это не вопрос веры, а вопрос выживания. Давай, иди уже.

И я пошел. Поднялся по трапу и оказался на верхней палубе. Солнце успело опуститься за горизонт, лишь слабые отблески заката напоминали о минувшем дне. Несколько фонарей горело у каюты капитана, как бы намекая – парень, тебе сюда. Посторонних не было видно, лишь в районе носовой части мелькнула тень, отдаленно напоминающая собаку.

Наверное, я слишком долго раздумывал, потому как тьма впереди колыхнулась, и от грот-мачты отделился силуэт в наброшенном на голову капюшоне. Пришлось дать ходу от греха подальше.

Перед каютой капитана поправил сползшую набок цепочку с перстом. Я теперь вроде прихожанина во время воскресного богослужения. Осталось только знак Всеотца сотворить, прочертив в воздухе невидимый треугольник и тогда врата в чертоги небесные обязательно распахнуться.

Рука поднялась, но так и не смогла изобразить божественный символ. Может поэтому передо мною открылись не сады дивные, полные неги и блаженства, а всего лишь дверь в каюту капитана. На пороге возникла массивная фигура одного из Псов Церкви. Без привычного капюшона на голове, абсолютно лысого, с замысловатой вязью рисунка на шее. Татуировка тянулась от самой мочки уха вниз. Выцветшие линии петляли и закручивались меж собой, спускаясь вниз за воротник. Обыкновенно боевые Псы себя не метили. Истинно верующим запрещено было вносить изменения в тело, подаренное Всеотцом Всемилостивым. И даже хна для волос считалась проступком, достойным осуждения.